Антон Леонтьев - Печать тернового венца

Он обвел взглядом заполненную паломниками и туристами площадь (людей было не только не меньше, но даже больше, чем в прошлый раз: скандал только подхлестнул интерес к Ватикану) и провозгласил:

– Ploeger!

Радостные крики и овации длились не меньше десяти минут, и кардиналу стоило огромных трудов успокоить толпу, чтобы сообщить:

– Qui sibi imposuit Nomen Paulus VII!

И новый папа, Павел Седьмой, в бытность свою кардинал Ганс-Петер Плёгер, показался на балконе и, воздев к небу руки, улыбнулся. А затем произнес:

– Господа кардиналы избрали меня, скромного виноградаря на ниве Господней, новым понтификом. Сим клянусь я, что положу живот свой на служение матери нашей возлюбленной – святой Римской апостолической церкви и торжеству справедливости, невзирая ни на какие препоны!

Падре Фелиппе Ортега

Избрание новым папой кардинала Плёгера не стало для меня неожиданностью – это было логическое следствие из всего, что произошло. Мой бедный брат Антонио умер, церкви были нанесены тяжкие раны, и требовался человек, обладающий не только опытом и авторитетом, но, с учетом кошмарных событий, и безупречной репутацией, и незыблемыми моральными качествами.

Таковым был только кардинал Ганс-Петер Плёгер, принявший имя Павла Седьмого.

Святой отец предложил мне остаться при нем в качестве личного секретаря, но Рим угнетающе действовал на меня. Я нижайше испросил разрешения отправиться обратно в Южную Америку, и папа Павел дозволил мне следовать велению души.

Тем теплым днем в конце сентября мы прогуливались по ватиканским садам, поражавшим даже после окончания лета яркими цветочными клумбами. Остановившись около одной из них, где растения составляли герб Ватикана – два ключа, золотой и серебряный, а над ними – тиара, папа Павел произнес:

– Я знаю, что вы еще вернетесь в Рим, Фелиппе.

– Святой отец, я намерен провести в моем провинциальном приходе остаток дней своих, – не удержался и возразил я.

Папа чуть улыбнулся и заметил:

– Вы же знаете, что пути Господни неисповедимы, Фелиппе. Не забывайте о ватиканском правиле: не сопротивляйтесь воле Его. Церковь никогда не забудет того благодеяния, которое вы оказали ей. Никогда!

Его святейшество только что вернулся с пресс-конференции, которую он давал в одном из салонов Апостолического дворца. Павел Седьмой стал первым папой, который согласился ответить на вопросы журналистов в режиме пресс-конференции. Святой отец пообещал, что следующим летом восемь лабораторий получат возможность провести радиоуглеродный анализ Туринской плащаницы, а после вынесения вердикта семь независимых команд ученых и медиков смогут детально изучить эту драгоценную реликвию, чтобы установить раз и навсегда истину касательно того, кто был в нее завернут.

– Фелиппе, я возвел вас в кардинальское звание, – как бы между прочим сообщил папа Павел, и я остановился на тропинке, походя, верно, на жену Лота, обратившуюся в соляной столб. Понтифик обернулся и, лукаво взглянув на меня из-под белой шапочки, идеально сидевшей на его густых седых волосах, пояснил: – Я сделал это in petto[16] и пока что не собираюсь сообщать консистории об этом назначении. Но, Фелиппе, оглашение моего решения произойдет в любом случае до того, как Господь призовет меня к себе, я ведь не хочу, чтобы ваше назначение было признано недействительным.

Я пал на колени и прикоснулся губами к «перстню рыбака». Папа сказал:

– Прошу вас, Фелиппе, поднимитесь с колен! Вы заслужили это звание как никто другой. Могу ли я забыть, что именно вы надоумили меня на конклаве снять свою кандидатуру и тем самым сделаться для убийц неинтересным: они ведь устраняли только потенциальных папабилей. И вы же предложили сделать папой вашего брата в надежде, что он, не наделенный большим интеллектом, будет послушной марионеткой в ваших и, соответственно, в моих руках. Тут мы просчитались, ваш брат, прочитав бумаги профессора Сикорского, решил использовать полученную информацию для своих целей, предав ее огласке. Таким образом он рассчитывал немедленно прославиться и стать третьим папой, прозванным «Великим». Но мы, скромные слуги Господа, допустить этого никак не могли – и папе Льву пришлось немедленно умереть. Вы нужны именно здесь, в Ватикане, и не в качестве простого прелата, а князя церкви. Понимаю, что после кончины бедного папы Льва вам надо прийти в себя, и я даю вам ровно год. А потом вы вернетесь в Ватикан – вас ждет восхождение к вершинам власти, Фелиппе!

Такова была цена убийства. Убийства, которое я совершил. Ведь именно я трижды выстрелил в своего брата Антонио, папу Льва XIV, а вовсе не безумец Майкл Дюклер. Я застал пресс-секретаря в кабинете Антонио, где они вели чрезвычайно бурную дискуссию. Как я и опасался, Антонио к тому времени уже нашел шкатулку с письмом, оставленным сестрой Марселиной, и вскрыл стенной сейф, где хранились бумаги, оставленные Адриану профессором Сикорским. Ведь если второго письма у Марселины с собой не было, когда на нее напал Дюклер (я не зря расспрашивал об этом!), значит, она оставила его в Кастель Гандольфо. Такой была воля Адриана: он хотел, чтобы его преемник, посетив загородную резиденцию, нашел в ящике стола шифр к сейфу: Адриан не доверял даже секретарю, еще бы, ведь речь шла о том, что Иисус не умер на кресте, а остался жив!

Антонио нашел его. И вскрыл сейф. И прочитал. И поверил. Так же, как поверил Адриан. Присутствие Дюклера все усугубляло, и у меня не было возможности переубедить моего бедного брата. Вырвав пистолет у Дюклера, я выстрелил в Антонио. Пресс-секретарь бросился бежать, но его застрелил один из гвардейцев. Дюклера мне абсолютно не жаль.

Но жаль ли мне Антонио? Он ведь любил меня, а я ненавидел его. Как и всех из его семейства – того самого, что лишило меня отца и матери. Ведь именно я убил тогда, давным-давно, мать Антонио, синьору делла Кьянца, не сумев совладать с отчаянием и бесами в своей душе. Ее смерть расценили как нападение грабителей. Я же, прибыв в сане священника в далекий штат, исповедовался во всем тамошнему архиепископу.

Он был одним из членов «Перста Божьего». И он открыл мне глаза: Господь доверил нам, избранным, уничтожать грешников и защищать паству от тлетворных идей. И от правды. Так я вступил в орден, с генералом которого и познакомился несколько лет спустя, когда он посещал Коста-Бьянку с визитом. Звали его Ганс-Петер Плёгер. Я сразу проникся безграничным уважением к немецкому кардиналу и был готов выполнять все его поручения.

Этим я и занимался в течение многих лет, путешествуя под видом миссионера по миру. Там, где слова были бессильны, я применял силу: да, мне пришлось убивать, и не раз, но каждый раз это деяние я совершал во славу Господа, а значит, оно грехом и не являлось.

Я спросил святого отца:

– Но, ваше святейшество, о чем вы ведете речь? Я совершенно не искушен в ватиканских интригах...

– Фелиппе, ваша скромность меня поражает, – усмехнулся папа Павел. – Вы заткнете за пояс всех здешних талейранов. Вам – сорок пять, и самое позднее через двадцать лет вы станете папой.

– О нет! – вырвалось у меня.

– Разумеется, да, – отрезал святой отец. – Католической церкви нужен такой поводырь, как вы. Мне через полгода исполнится восемьдесят, Господь отведет мне не больше нескольких лет на престоле святого Петра. И рано или поздно вы станете одним из моих преемников, Фелиппе! У вас будет время подготовиться к роли папы, а пока займитесь реорганизацией «Перста Божьего». Вы – его новый генерал!

Я снова попытался опуститься перед его святейшеством на колени, но папа Павел удержал меня:

– Фелиппе, вы провели гениальное расследование и вывели на чистую воду этих самозванцев! Я давно подозревал, что в Ватикане существует какая-то группка преступников-прелатов, прикрывающихся именем нашего святого ордена, поэтому и вызвал вас сюда (ваш же брат думал, что это он приказал вам явиться в Рим). Они, возродив его к жизни исключительно из-за громкого имени, и думать не думали, что орден, созданный в действительности еще самим апостолом Павлом для защиты от лжеистин выжившего на кресте Иисуса, на самом деле никогда не прекращал своей деятельности. Но Джеймс Кеннеди и ему подобные запятнали имя «Перста Божьего», совершая преступления для удовлетворения своих низменных пристрастий. Мы, члены подлинного «Перста Божьего», даже преступая закон и десять заповедей, всегда руководствовались интересами церкви и никогда – собственными!

Папа Павел был совершенно прав: мне никогда не доставляло удовольствия убивать. Хотя когда я выпустил три пули в живот и грудь Антонио, то испытал нечто, похожее на извращенное удовольствие. Я так давно хотел сделать это...

– Дилетанты, святой отец, потерпели сокрушительное поражение, – сказал я. – Они всем скопом сядут в тюрьму, и мы разом избавимся от наших врагов.