Павел Амнуэль - Мир «Искателя», 2004 № 04

Полина молча кивнула. Пусть говорит. Пусть говорит скорее и уходит. Пусть уходит, она все ему пообещает, лишь бы он исчез. Пусть исчезнет, а утром она уедет отсюда навсегда. Поселится в отеле, а Максу все объяснит потом, когда он приедет. Муж увидит пятно на потолке в холле и на полу в спальне и все поймет сам.

— Умирая, душа переходит в мир, следующий за нашим, — говорил Кадарос. — Мир, в котором нет ни духа, ни, естественно, материи, а одни лишь разумные эмоции, очередная стадия бесконечного развития во множестве измерений Вселенной. Это естественный путь, как в вашем мире — путь плоти от рождения до смерти. Умирают в конце концов и эмоции, переходя в мир чистых идей. Я не знаю, что происходит с идеями, это меня не интересовало, я ведь практик. Действительно, что случается, когда умирает идея?.. Важно вот что: поскольку душа смертна, то ее можно убить. И тогда делом занимаюсь я, это вам понятно?

— Да, да, — сказала Полина и повторила еще несколько раз, чтобы он больше не обращался к ней с риторическими вопросами: — Да, да, да!

— Прекрасно, — одобрил призрак. — Преступление, которое я расследую, относится к разряду общественных, то есть особо опасных. Когда убитая душа переходит в мир эмоций, это процесс невозвратный, как невозвратна в вашем — бывшем моем — мире смерть человека. Мне, как сыщику, нужно найти, вычислить, догнать, обезоружить душу, совершившую преступление. Но… Слушайте меня внимательно, миссис Батурин, я понимаю, что именно этот момент привел вас в замешательство и к нежеланию мне помочь в моей миссии… Изредка… Я не специалист в физических процессах, но знаю, что это случается с вероятностью около одного шанса на три миллиона… Так вот, изредка умершая или убитая — как в нынешнем случае — душа не переходит в мир эмоций, а возвращается в материальный. В ваш. Материализуется, как выражался в мое время граф Калиостро. Это и произошло — убитая душа вернулась в материальный мир, разумеется, в том ограниченном пространственно-временном интервале, который допускается принципом неопределенности. Поэтому, миссис Батурин, я и ограничил ваши поиски деревней и двухдневным интервалом.

— Смит…

— Да, именно.

— Но…

— Должна быть восстановлена справедливость! — воскликнул Кадарос. — Я не судья, я следователь! Я должен найти преступника или — это самое разумное и естественное, согласитесь — вернуть ситуацию в исходное состояние. Я могу — с вашей помощью — спасти погибшую душу. Если душа, назвавшая себя Смитом, вернется, то назовет своего убийцу. И я завершу дело. А суд решит… Вы понимаете теперь, как много от вас зависит и как много вы можете сделать для правосудия?

— Убить — ради правосудия?

— Ради правосудия, — спокойно сказал призрак. — Миссис Полина, этот человек, Джон Смит, не должен жить среди людей. Он не знает, что с ним произошло. Он сидит сейчас в своей комнате в заведении у Прескотта и мучается мыслями о том, что с ним случилось, кто он и откуда. Он объясняет свое состояние полной амнезией…

— Вы хотите сказать…

— Да, конечно, те редкие случаи, когда появляются люди, не помнящие себя, собственного прошлого… Когда я был жив, я знал одного такого… Бедняга, он наложил на себя руки и правильно сделал, он лишь вернулся туда, откуда… Но Смит — не тот случай. Я знаю его характер, я изучил его дело. Он не покончит с собой. В конце концов он окажется в тюрьме или в сумасшедшем доме! Убив его, вы…

— Тогда окажусь в тюрьме я, — мрачно сказала Полина. — На всю жизнь. Или даже…

Она не знала, существует ли в современной Британии смертная казнь. Раньше здесь вешали, это точно, Полина читала у Агаты Кристи. Как это… «Убийца должен висеть в петле, — сказал Пуаро…»

«Господи, — подумала Полина, — о чем я?»

— О чем вы? — с недоумением в голосе спросил призрак. — Вас никто даже не арестует. Поймите — живого человека по имени Джон Смит не существует. Он и сам не помнит себя. Если Смит умрет…

Кадарос говорил долго, Полина перестала его слушать, ей показалось, что в комнате начало светлеть, она не видела циферблата стенных часов, а наручные лежали на тумбочке слишком далеко, не дотянуться, но если начался рассвет, значит, скоро эта белесая нечисть исчезнет и можно будет немного вздремнуть — если удастся, конечно, — а после завтрака сложить чемодан и уехать в Лондон. Навсегда.

— И тогда правосудие восторжествует, — сказал призрак.

Полина молчала. Лучше не пререкаться. Пусть говорит. Скоро рассвет, и он уйдет. А что скажет Глэдис, подумала Полина, когда увидит утром пятна крови на потолке в холле и на полу в спальне?

Где-то далеко прокричал петух. «Уходи», — молила Полина. Кадарос не шевелился. Чего он ждал? Ответа? Согласия? Отказа? Почему Полина должна вершить на земле их потустороннее правосудие?

— Миссис Батурин, — напомнил о себе призрак.

Петух прокричал еще раз, и Кадарос растворился в воздухе, как кусок рафинада в теплом чае.

Когда Полина поняла, что она в комнате одна, ей стало страшно. Удивительно, но страшно ей стало только сейчас — от одиночества, от тоски, от того, что она начала уже понимать, от ожидания и еще от чего-то, что она не могла определить и что начало вдруг копошиться в ее сознании, разбуженное даже не словами призрака, а одним его присутствием.

— Мама, мамочка, — бормотала Полина, сползая с кровати и пробираясь к двери, старательно обходя то место на полу, где, по ее предположениям, должно было растекаться кровавое пятно, но все равно ей казалось, что она в эту лужу вступила и теперь оставляла в коридоре и на лестнице следы, которые невозможно будет оттереть.

Она прошла мимо холла и заперлась в гостевой комнате, где прилечь можно было только на голой, без простыней, одеяла и подушек, кровати. Полина свернулась калачиком и провалилась в глубокий колодец, как Алиса, падавшая сквозь землю.

— Миссис Батурин, что с вами?

— Ничего, — пробормотала Полина, выбираясь из колодца на поверхность и не понимая, куда она попала: назад, в Англию, или к антиподам.

— Вам помочь? — участливо спросила Глэдис. — Как вы меня напугали! Приготовила завтрак, поднимаюсь в спальню, а вас нет, спускаюсь в холл, подушка с пледом на полу, а вас нет и там, я уж хотела позвать Джесса, вдруг слышу, как вы стонете… Что-то дурное приснилось, да, миссис Батурин? Я больше никогда не оставлю вас одну, да и мистер Батурин скоро приедет — в конце недели, верно я говорю?

— Вы ничего не заметили? — сказала Полина.

— А что я должна была…

Полина заставила себя подняться и, опираясь на локоть кухарки, поплелась в холл. Войдя, она бросила взгляд на потолок — при дневном освещении пятно выглядело светлее и похоже было не на кровь, а скорее на несмытую грязь. Плед и простыня лежали на полу скомканные, но не такие грязные, чтобы требовалась немедленная стирка. Никаких следов крови.

Полина облегченно вздохнула и сказала:

— Джесс может отвезти меня в Лондон?

Садовник с утра отправился в Селборн за покупками, и машину вел Харви, типичный английский флегматик, не то чтобы знавший цену слову, но скорее полагавший, что каждое слово бесценно, и потому открывать рот следует лишь в том случае, если жизни угрожает непосредственная опасность.

Полину это устраивало. Харви дотащил чемодан до машины и положил в багажник. Когда ехали по главной улице Селборна, Полине казалось, что люди смотрят вслед. Может, так и было на самом деле. Она не собиралась останавливаться у заведения Джорджа. Лучше проехать это место побыстрее и не оборачиваться. Несколько мужчин стояли у входа, среди них мог быть и…

— Харви, притормозите, пожалуйста, — сказала Полина.

Почему она открыла дверцу и вышла из машины, приподняв широкую юбку, чтобы не зацепиться подолом? Почему направилась к мужчинам, молча ожидавшим ее приближения?

Почему? — думала она. Так получалось само, будто ею управляла посторонняя сила. Или потусторонняя.

Она не сопротивлялась. Она никогда в жизни не сопротивлялась тому, что получалось само, помимо ее сознания.

— Доброе утро, джентльмены, — сказала Полина.

Мужчины подняли шляпы и нестройно произнесли слова приветствия. Взгляды были откровенны и, должно быть, непристойны, Полину это не занимало. Она вошла в открытую дверь — Джордж стоял за прилавком, наливая пиво клиенту, еще двое мужчин облокотились на стойку бара, за столиками у окна кто-то читал газету, и молоденькая официантка, улыбаясь до ушей, внесла из кухни поднос с тремя тарелками.

— Доброе утро, мистер Прескотт, — сказала Полина.

— Доброе утро, миссис Батурин, — почтительно произнес хозяин заведения. — Рад видеть вас у себя.

Он тоже смотрел на Полину откровенным и, должно быть, непристойным взглядом.

— Ваш постоялец, — сказала она, — мистер Смит…

— Так он себя назвал, — кивнул Джордж. — Не думаю, что это настоящее имя.