Миланский вокзал - Якопо Де Микелис

Мы оставались в Сан-Витторе в течение нескольких недель в состоянии тревожного ожидания, что кто-то где-то решит, что с нами делать. Когда мы приехали, там уже было около ста евреев, но каждый день прибывали новые. Я встретила несколько знакомых людей – например, учителя Грациани, который раньше преподавал в моей начальной школе, и господина Люстига, ювелира. Он и его жена были хорошими клиентами моего отца как во время его работы в доме моды, так и после. Иногда я отводила к ним маму, чтобы передать одежду, которую отец чинил, перелицовывал или подшивал. Они были добры, а госпожа Люстиг всегда угощала меня шоколадками. Я помню, меня поразило то, как ювелир изменился по сравнению с тем, когда я в последний раз видела его – всего несколько недель назад! Бартоломео Люстиг вдруг стал глубоким стариком. Он оглядывался с недоверчивым и испуганным видом преследуемого животного и не выпускал из рук портфель. Также там был Амос Фелнер вместе с отцом и младшей сестрой Лией. Мы с Амосом были одноклассниками в последние годы в еврейской школе, в которую начали ходить с тех пор, как нам запретили посещать соответствующие государственные учреждения. В те дни мы проводили много времени вместе: играли, разговаривали, и время от времени он читал мне отрывки из своей любимой книги «Робинзон Крузо», которую знал практически наизусть. Однажды я спросила его, не боится ли он. Амос ответил мне, что ничего не боится и что, как только вырастет, сделает себе лук и стрелы, которыми убьет всех нацистов и фашистов. Амос был особенным мальчиком, очень зрелым и сильным для своего возраста. Это меня всегда в нем восхищало.

Но однажды вечером мы собрались в столовой, и немецкий солдат зачитал нам вслух список имен из каких-то бумаг, которые он держал в руках. Их было около двухсот, среди них – мы, Люстиги и Фелнеры. Нам приказали собираться, потому что на следующее утро мы уезжали. Куда, нам не разрешили узнать. В ту ночь в пятом отделе мало кто спал, и тишина, которая обычно царила в тюрьме после выключения света, постоянно нарушалась плачем и молитвами. Мои родители тоже не спали. Лежа на койке, положив голову на колени матери, после того как мы в очередной раз наполнили два картонных чемодана нашими вещами, я услышала, как они обсуждали, что ждет нас впереди. Они разговаривали тихо, чтобы не разбудить меня, но я только притворилась, что задремала. Мама волновалась; она слышала разговоры о трудовых лагерях в Германии и в оккупированных странах, а папа пытался успокоить ее, говоря, что он уверен, что мы останемся в Италии, что дуче не будет массово высылать итальянских граждан.

Однако 9 июня 1944 года что-то заставило наших гонителей изменить свои планы и отложить отправку. Мучительное и нервное ожидание длилось до позднего вечера, когда нам наконец-то отдали приказ собираться.

Мы присоединились к остальным, и постепенно образовалась скорбная и молчаливая процессия, которая начала шествие по тюрьме. Тогда мы этого не знали, но приветствия и слова поддержки, которые мы получали от обычных преступников – закоренелых уголовников, воров, убийц, – когда проходили мимо их камер, были последними трогательными жестами человеческой солидарности, которые мы познали, прежде чем погрузиться в ад, о котором, несмотря на все, что уже было пережито, мы еще не имели ни малейшего представления.

Во дворе нас ждали несколько грузовиков без надписей, их двигатели работали. Эсэсовцы с автоматами наизготовку заставили нас забраться в них среди криков и толкотни, затем машины уехали.

Несмотря на то что шел июнь, было холодно; кроваво-красный закат открывал вид на разбомбленный город. На протяжении всего пути я выглядывала через прореху в брезенте, недоверчиво наблюдая за тем, как жизнь на улицах продолжала течь нормально, в то время как мне казалось, что я попала в кошмарный сон.

Прибыв на Центральный вокзал, колонна, к моему удивлению, не остановилась, а объехала его и наконец свернула в туннель, проходящий под уровнем путей. Там были металлические ворота, которые сразу же открылись, пропуская машины внутрь.

Нас поглотила тьма. Вскоре после этого мы услышали, как наш грузовик остановился, и несколько очень долгих минут стояли, прижавшись друг к другу, дрожа и затаив дыхание. Затем темноту внезапно пронзил ослепительный свет, и голос, усиленный и искаженный мегафоном, приказал нам выйти.

Мы оказались зажаты в огромном, голом бетонном помещении с рядами больших колонн. Оно было без окон, и только место, где мы стояли, освещалось мощными прожекторами, которые отбрасывали на стены увеличенные тени наших мучителей. Десятки вооруженных эсэсовцев и несколько фашистских ополченцев окружили нас. Некоторые немецкие солдаты держали на поводках волкодавов, которые яростно лаяли, пуская пену изо рта. За бетонными колоннами в полумраке виднелись довольно потрепанные старые товарные вагоны. Потерянная и испуганная, я крепко сжала руку матери и прошептала:

– Где мы?

– Под вокзалом, я думаю, – сказал папа.

– Но ведь они не посадят нас в эти вагоны? – спросила я. – Они для животных, а не для людей, у них даже окон нет…

У отца не хватило духу ответить мне – об этом позаботился голос в мегафоне. Нам было заявлено, что перед отъездом мы должны сдать наш багаж, который будет путешествовать отдельно и возвращен нам по прибытии в пункт назначения. Поэтому было важно написать мелом на багаже свое имя и фамилию.

По толпе пробежала дрожь, в которой начало проступать осознание того, что их ждет: они будут навсегда оторваны от своих домов и своих жизней. Чуть дальше я заметила господина Люстига, который крепко прижимал к груди свой вечный портфель и в ужасе озирался. На мгновение я также увидела Амоса, державшего руку на плечах Лии. Он всегда очень оберегал свою сестру. Их мать умерла несколько лет назад, и с тех пор Амос всячески заботился о ней, пока их отец был на работе. Он забирал ее домой из школы, готовил ей еду, помогал с домашним заданием. Помню, в отличие от меня, Амос не выглядел испуганным. Он смотрел прямо перед собой с суровым выражением лица, скорее мужским, чем мальчишеским. Я нерешительно помахала ему рукой, но не знаю, заметил ли он это, потому что тут же скрылся в толпе. Это был последний раз, когда я его видела.

Находившийся рядом с нами мужчина совершенно потерял голову и, обогнав стоявшего перед ним эсэсовца, побежал в теневую часть огромного помещения, где, должно быть, находились ворота, через которые въезжали