Павел Саксонов - Можайский — 1: начало

Вадим Арнольдович знал этот особняк: снаружи, как и многие вообще жители Васильевской части и как все, разумеется, полицейские чины участка Можайского. Но внутри дома Вадиму Арнольдовичу бывать не доводилось. Тем сильнее оказалось то впечатление, с каким обрушились на него невероятные интерьеры: до полоумия роскошная мраморная лестница, невероятной резьбы — из драгоценных пород — деревянные двери, неимоверного труда — отчасти паркетные, отчасти выложенные плиткой — наборные полы, отделанные не машинной вязки гобеленами стены и множество — на взгляд, в беспорядке — расставленных, разбросанных, развешанных произведений искусства самого разного толка.

Вадим Арнольдович, оказавшись в холле дома Молжанинова, встал как вкопанный. Сказать, что он не ожидал ничего подобного, — сказать ни о чем. Нечастый гость в богатых домах, Вадим Арнольдович всё же бывал в иных из них, но ни в одном — даже в доме известного на весь Петербург своими причудами и богатством князя *** — он не видел и половины таких безумства и расточительности.

Невозможно точно сказать, сколько времени Вадим Арнольдович стоял, пораженный до глубины души. Но, очевидно, это «стояние» длилось совсем недолго: внезапно над его ухом прозвучало деликатное «кхм…», и он, повернувшись, оказался лицом к лицу с важного вида господином: то ли швейцаром, то ли вахтером, то ли управляющим домом.

Господин этот был одет хотя и не совсем по времени суток, но чрезвычайно элегантно. Вообще, весь вид его — холеный, породистый, сытый — свидетельствовал о принадлежности к праздным сословиям. Но если это «свидетельство» и могло обмануть человека попроще, то Вадима Арнольдовича — нет. Вадим Арнольдович сразу понял, что перед ним — наемный служащий: высокооплачиваемый, специалист своего дела, но, тем не менее, только служащий, то есть — человек трудящийся, а не бездельник.

— Могу ли я вам чем-то помочь, господин коллежский асессор?

Вадим Арнольдович, придя в себя, утвердительно кивнул и уже собрался было задать вопрос о Молжанинове, как вдруг человек, отступив на полшага, всплеснул руками и задал вопрос сам:

— Но позвольте! Ведь вы — Вадим Арнольдович Гесс?

— Да. Но я не припоминаю…

— Что вы, что вы, Вадим Арнольдович! — человек отступил еще на полшага и — от своей головы к своим же ногам — сделал руками жест, словно бы призывающий посмотреть внимательней и произвести, наконец, «опознание».

Вадим Арнольдович и впрямь посмотрел внимательней и тут же, расплывшись в улыбке, воскликнул:

— Не может быть!

Человек тоже заулыбался:

— И тем не менее, это я!

— Но как? Разве ты не в Америке?

— Уже нет. — Улыбка сменилась усмешкой, а усмешка — снова улыбкой. — После университета помотало меня изрядно. И в Америке был…

— Ну да, ведь ты туда и собирался!

— Точно! Но не прижился я там и в другие страны подался. Боже, где я только не побывал! Ты не поверишь. Но пару лет назад стало меня домой тянуть. Да так, что я и сам удивился: ты ведь помнишь, каким я был — социалистом, врагом самодержавия, республиканцем…

— Брутом! — Вадим Арнольдович, настолько внезапно вырванный из настоящего и перенесенный в студенческое прошлое; вырванный, причем, наиприятнейшим образом, искренне и весело засмеялся. — Аркаша Брут!

Аркадий — по-видимому, человека звали именно так — тоже засмеялся, услышав свое студенческое прозвище.

— Так как же ты оказался здесь, у Молжанинова?

— А! — «Брут» беззаботно махнул рукой. — Своё-то состояние я растратил, пришлось о службе подумать. Да только кому я нужен — позабывший всё на свете и мало на что пригодный человек? Но постой! А ты-то что? Почему в полиции? Ведь ты — полицейский, судя по одёжке?

Вадим Арнольдович — не только без смущения, но и с каким-то, чуть ли не с неофитским, воодушевлением — подтвердил:

— Да, полицейский. Старший помощник участкового пристава, Можайского князя.

— О Можайском наслышан: как же! — «Брут» закивал головой. — Местная, можно сказать, достопримечательность. Но тебя-то как в полиции угораздило оказаться?

— Отчего же — угораздило? — Вадим Арнольдович буквально лучился улыбчивым светом. — Сам пошел. Призвание почувствовал.

— Ты?! — «Брут» несомненно опешил. — Призвание к полицейской службе? О, времена! Да ведь ты рыдал над сижу я в темнице, орел молодой, и грозно хмурился в согласии с тем, что Россия вспрянет ото сна[148]!

Вадим Арнольдович покачал головой:

— Было дело, не спорю. А все же быть полицейским — занятие и нужное, и хорошее. Кто же еще защитит такую уйму простых людей от произвола? Не того произвола, разумеется, — Вадим Арнольдович поднял указательный палец, показывая им куда-то в потолок, — а от самого что ни на есть пошиба низкого, а потому вдвойне, втройне опасного: уголовного? Да и от безобразий разного рода — тоже. Кто мордобой подвыпивших гуляк пресечет? А кто и помощь, если в ней нужда имеется, окажет? Ребенка потерявшегося с мороза в участок отведет? Лишившегося чувств человека с панели подберет и в больницу отправит? Спор остудит и разберет?

— Чудны дела Твои, Господи! — «Брут» снова всплеснул руками, но на этот раз словно отказываясь верить своим ушам. — Вот так трактовка!

— А ты чего ждал? — Вадим Арнольдович даже как-то посуровел, не переставая, впрочем, излучать улыбчивый свет. — Авгиевы конюшни — вот они, прямо вокруг нас, а не только где-то наверху. И кто-то ведь должен в этих конюшнях прибираться! Если не мы, то кто?

— Ладно, ладно, — «Брут» сделал рукой примирительный жест, — будет. В полиции, так в полиции. Да почему бы, собственно, и нет? Я-то… гм… и сам — того-с, не того…

— А ведь и правда! — Вадим Арнольдович опять усмехнулся сквозь улыбку. — Как же тебя, нашего Брута, в услужение к Молжанинову занесло? Ведь он… постой-ка! Как ты это говорил?

— Паразит на теле общества! — «Брут» засмеялся. — Да: такие, как он, — паразиты на теле общества. Ты только посмотри вокруг!

Вадим Арнольдович и «Брут» огляделись, согласно и осуждающе качая головами.

— Сколько денег потрачено впустую! Скольких голодных можно было бы накормить! Скольким нуждающимся в обучении стипендии назначить! А вот поди ж ты: замерло истуканами, вложено в мазню, вмонтировано в камень!

«Брут», как давеча и Вадим Арнольдович, посуровел. Но если Вадим Арнольдович посуровел безгорестно, то «Брут» — огорченно. А потом он еще и вздохнул:

— Вот так и проходит слава[149]… Спрашиваешь, как я здесь оказался?

— Ну…

— Нет ничего проще. Служить по специальности я не мог: всё из головы за эти годы выветрилось. Любой первокурсник знает теперь больше, нежели я. Но не двор же идти подметать? Да и привычки мои… ты ведь знаешь…

И вновь Вадим Арнольдович, не прекращая улыбаться, усмехнулся:

— Как же, как же: как и римский Брут, взращенный в полном довольстве, ты не привык ни к нужде, ни хотя бы к малому. Такой вот ты у нас социалист: не опуститься до других, а других до себя поднять мечтаешь!

«Брут» тоже усмехнулся:

— Наверное, так. Но как бы там ни было, не с моими привычками было идти на копейки. Вот я место себе и подыскал. Оклад у меня — вдвое против генеральского и, хотя и не полностью, но более или менее мои нужды удовлетворяет. Правда, работать приходится много.

— Да ну? — Вадим Арнольдович еще раз огляделся по сторонам. — И что же ты делаешь?

«Брут» улыбнулся по-дружески, но снисходительно:

— На это не смотри: моя работа не в протирании пыли заключается. Я — управляющий домом и получаемым с него капиталом. На мне лежит абсолютно всё, что связано с функционированием, принципами аренды, своевременностью расчетов, доходностью вложений, определением политики капитализации…

— Прости?

— Молжанинов, — «Брут» кивнул в потолок, очевидно, адресуясь к квартире своего нанимателя, — прибыль с дома в другие свои предприятия не пускает и на себя не тратит. Почему — не спрашивай: я не знаю. Вот и выходит, что я распределяю ее по займам, бумагам и прочему, а потом еще и этот доход пускаю в оборот. Я, получается, и завхоз, и надзиратель, и бухгалтер, и дворецкий, и, как сказали бы наши друзья-американцы, business-manager, а заодно уж — чего греха таить — и stockjobber[150]! Сам понимаешь, при таком положении говорить о ходьбе вразвалочку не приходится.

Вадим Арнольдович, мысленно представивший объемы описанных работ, был вынужден согласиться. А «Брут», тем временем, словно бы спохватившись, спросил:

— Но ведь и ты, я полагаю, человек занятой! Ты к нам по делу, не так ли?

— Да. — Вадим Арнольдович тоже опомнился и даже немного смутился сам про себя: как же он позабыл о деле? — К Молжанинову я. Он у себя?

«Брут», подметив произошедшую в старинном приятеле перемену — Вадим Арнольдович перестал улыбаться, нахмурился и даже принял официальный вид, — удивленно приподнял бровь: