Катафалк дальнего следования - Николай Иванович Леонов

парнем столкнулась, что из подвала выходил, на часы посмотрела и подумала: «Петька мой, зараза, опять всякую алкашню к себе в подвал тащит. Не работается ему, не пьется в одиночку»…

– Что за парень? – ухватился за рассказ старшей по дому Крячко. – Описать его можете?

– Да чего описывать-то? Парень как парень. Шел, шатался немного. Я потому и подумала, что он с Петром моим там квасил. Но домой пришла, смотрю – спит красавец мой! Ууу, злыдень! – показала она кулак муженьку, и тот начал икать еще интенсивней.

– Дмитрий Сергеевич, – позвал Крячко лейтенанта, – вот тебе ключи от машины. Сгоняй, принеси папочку с фотографиями. Павлина Адамовна, сейчас принесут фотографии, а вы посмотрите, нет ли на них этого парня, о котором вы нам только что рассказали.

– Отчего же не посмотреть! Посмотрю, – заерзала женщина, удобнее усаживаясь на диване.

– А можно мне теперь у вашего мужа кое-что спросить? – Крячко хитро посмотрел на вдруг заволновавшегося в своем уголке Петра Зайцева и, не дожидаясь разрешения супруги поговорить с ним, встал и, подойдя к мужичонке, спросил его, указывая на Ди Маджио: – Вы не помните, Петр Васильевич, вот этого человека? Он утверждает, что вы с ним разговаривали, и как раз в тот день и примерно в то же время, когда произошло убийство в вашем доме. Помните, он на лавочке сидел?

Мужичок вскочил на шаткие еще ножки и, просеменив ближе к итальянцу, стал всматриваться в его лицо, обдавая фотографа перегарным амбре. Ди Маджио поморщился и постарался отодвинуться от мужичка как можно дальше. Прошла минута, другая…

– Ты чего, меня не узнаешь, кореш? – выпалил Петр Васильевич Зайцев. – Мы же с тобой минут пять за жизнь базарили. Я тебе, можно сказать, всю свою горькую жизнь, как на ладони… А ты не узнаешь меня?

– Петр Васильевич! – едва не расхохотался Крячко. – Вообще-то это вы должны были его узнать. Он-то вас как раз и узнал – еще там, на лавочке.

– Уйди, позорище, с глаз моих, пока я в тебя не запустила чем-нибудь тяжелым, – простонала в отчаянии Павлина Адамовна.

Муж тотчас же ретировался на кухню и стал там чем-то интенсивно звенеть и грохотать. Под этот грохот и вошел в комнату Семашко, доставивший фотографии для опознания.

Глава 24

Запах хлорки, антисептика, лекарств и еще чего-то неуловимо печального встретил Гурова уже в фойе онкологического отделения михайловской больницы. Дежурная медсестра, которой он предъявил удостоверение и объяснил цель своего визита, строго ему сказала:

– Сейчас принесу вам халат и бахилы. Иначе нельзя, у нас тут все стерильно! Доктор увидит – выгонит, несмотря на чин и причину посещения. Садитесь на кушетку и ждите.

Лев Иванович присел и стал оглядываться. Больничный коридор ничем не отличался от других таких же больничных коридоров, в которых Льву Ивановичу когда-либо приходилось бывать. Но вот запах… Он не то чтобы смущал Гурова, а просто напоминал ему о бренности всего земного. Запах напоминал больше морг, в котором тела готовят в последний путь, а не больницу – заведение, где людей лечат и возвращают к жизни.

Подошла медсестра и протянула Гурову халат, бахилы и шапочку, похожую на ту, что надевала на голову Мария, когда шла в душ, но не хотела мочить волосы. Лев Иванович без лишних разговоров натянул на себя принесенные медсестрой вещи, и девушка провела его в палату к Караваевой. Женщина, худая, бледная и изможденная, встретила его, сидя на кровати.

– Садитесь, – указала она на стул рядом с кроватью. – Женя звонила мне и сказала, что вы приехали к нам из самой Москвы. – По лицу Марии Семеновны при слове «Москва» прошла волна какой-то горечи, но она тут же взяла себя в руки и тихим голосом спросила Гурова: – Вы хотели что-то узнать о детстве Тани или вас интересует ее взрослая жизнь?

– Скорее второе, чем первое. Но вот на один вопрос из вашего прошлого я все-таки хотел бы узнать от вас, Мария Семеновна, ответ. Кто отец Татьяны и жив ли он? Но сначала скажите: вы не будете против, если я запишу на диктофон нашу беседу?

– Делайте что хотите, – махнув рукой, равнодушно сказала Караваева. – А насчет того, кто отец Тани… Зачем вам это знать? Все это пустое. Впрочем, если вас интересует… Дмитрий нас бросил, как только узнал, что я беременна и отказываюсь делать аборт. Фамилию его я говорить не буду, она слишком известна в нашей стране. Скажу только, что он артист эстрады и познакомилась я с ним на концерте, когда он приезжал к нам в город на гастроли. Отчество я Татьяне дала его, но фамилию свою, и воспитывала ее как мать-одиночка.

– Спасибо за откровенность и доверие, Мария Семеновна, – искренне поблагодарил женщину Гуров. – А теперь расскажите немного о своем зяте Викторе Пономареве.

– А что о нем рассказывать? Официальным мужем он Танечке не был. Внучку, правда, мне просто великолепную вырастил, – слабо улыбнулась женщина. – За это ему особая благодарность. Но Таня его не любила…

Мария Семеновна замолчала – то ли не зная, что рассказывать дальше, то ли просто переводя дух. Гуров спросил:

– Скажите, а вы не знаете, Виктор ездил в Москву в этом году?

– Нет, не знаю, – покачала головой женщина. – Может, и ездил. Он по командировкам часто ездит, работа у него такая – разъезжать много надо. А в Москву или еще куда – откуда же мне знать? Он мне не говорил, – она усмехнулась, – глухонемой он.

– А кем он работает? – поинтересовался Гуров.

– Он работает в одной фирме специалистом по налаживанию холодильных установок. Очень хороший, между прочим, специалист – руки у него золотые. А Светочку на время отъезда он оставлял у меня. У него-то самого родни нет никакой. Вот скоро и меня не будет.

Одинокая слезинка выкатилась из глаз Марии Семеновны, но женщина, казалось, не заметила ее. Лев Иванович смутился, но решил идти до конца в своих расспросах и поинтересовался:

– Скажите, а вы знали, что Татьяна была изнасилована?

– Я узнала об этом только после ее смерти. Витя рассказал. – Голова женщины бессильно опустилась на подушку. – Вы не против, если я прилягу? – спросила она больше из вежливости и подтянула ноги, положив их на кровать.

– Я не стану вас утомлять долгими расспросами, Мария Семеновна. – Гуров помог женщине накрыться одеялом. – Еще пара вопросов, и я уйду.

– Спрашивайте, – бесцветным голосом ответила Караваева.

– Вы знали, чем занимается Таня в Москве?

– Только то, что она мне сама рассказывала. Сначала она говорила, что поступила в какой-то вуз на медицинский факультет. Потом сказала, что бросила учебу, потому что нашла очень денежную работу. Но не сказала какую. Потом сообщила, что вышла замуж… Я спросила, а как же Светочка, и она ответила, что Свете будет лучше с Витей. Вот и все. Последний раз я звонила ей в марте, хотела поздравить с праздником, но она мне не ответила и не перезвонила. Все новости о ней я только от Виктора и узнавала.

– Хорошо. Последний вопрос. – Гуров сочувственно посмотрел на Караваеву. Было видно, что ее мучили боли, но переносила она их стойко и даже не морщилась, только иногда лицо ее напрягалось и становилось неподвижным как маска. – Кто вам сказал, что Таня умерла? Как вы об этом узнали?

– Витя сказал. – Женщина закрыла глаза, и из глаз у нее потекла уже не одна слезинка, а целый поток слез. – На следующий же день, как она умерла, он и сказал. Он в командировке был, а когда ко мне за Светочкой пришел, написал мне на листочке. Он всегда с собой блокнот носит, в нем и написал. Я-то ему говорила, он по губам читал… Я вот никак их немой язык не могла освоить…

Мария Семеновна судорожно вздохнула.

– Вы уж меня извините. – Гуров встал со стула. – Работа у меня такая, – развел он руками, – к людям в душу лезть. Только вот в отличие от разных психологов утешить я не умею.

– Ничего, – ответила Караваева. – Ничего. Идите уже. Мне одной побыть нужно.

– Прощайте. – Гуров повернулся и нос к носу столкнулся с молоденькой медсестрой, которая пришла сделать женщине укол, и, найдя ее плачущей, осуждающе посмотрела на полковника.

Гуров смущенно склонил голову и вышел из палаты.

– Халатик и шапочку верните, – напомнила ему дежурная, когда он задумчиво проходил мимо поста. – Бахилы на выходе в урну кинете.

Пока