После выстрела - Магомед Мусаевич Мусаев

я приехал к Нухе? Дала мне кошку и два или три часа заставила сидеть почти без движения. Не только мне, кошке тоже это надоело, она рвалась, все руки мне исцарапала. А теперь я вижу — все мои старания были напрасны.

— Я закончила тогда же. И на выставке он побывал.

— Там, наверно, ты его красивым изобразила, — рассмеялся Хамид, старший брат Ильяса.

С малых лет пристрастилась Элиса к рисованию. И это была незаурядная детская мазня. Да вот беда, издавна считалось рисование у чеченцев грехом. Изобразить зверя или человека было, по преданию, опасно: в судный день все изображения живых существ непременно оживут, и тогда несдобровать тому, кто создал то, что может и должен создавать один лишь только бог…

Мать Элисы, суеверная женщина, прожившая всю жизнь под страхом непреложных мусульманских законов и запретов, не могла переселиться в другой мир, где решительно все было устроено по-иному. Она изводила и мучила одаренную девочку, уничтожала рисунки, стращала самыми жестокими карами, ожидавшими ее в загробной жизни.

Все же Элиса продолжала тайком рисовать. Особенно дорога была Элисе одна ее работа, над которой она так долго трудилась! И все втайне от матери, хотя сюжет невольно подсказан был именно ею, матерью, как-то рассказавшей Элисе о жизни женщины-чеченки в прошлом. Элиса нарисовала изможденную непосильным трудом пропольщицу кукурузы, стоявшую среди выжженного солнцем поля и с горечью и мольбою глядевшую в небо.

Все с удивлением и восхищением рассматривали работу Элисы. Трудно было поверить, что выполнена она ребенком.

В тот день получила она в школе первую пятерку по рисованию. Она не шла домой, а летела, и, казалось ей, нее кругом поет и улыбается. Она вошла в ворота родного дома, прошмыгнула мимо низких свисавших ветвей орехового дерева, достала из своего портфеля рисунок и показала его матери, работавшей в саду.

Мать нахмурилась и, ни слова не сказав, разорвала рисунок на мелкие кусочки. Швырнула их в траву.

Элиса безумными глазами смотрела, как бабочками сели остатки ее рисунка на шелковистую зелень. Да, это было все, что осталось от ее рисунка, в который вложила она столько сердца, времени, труда!

Слезы вот-вот готовы были брызнуть из ее глаз. Элиса и понятия не имела о том, что художнику приходится порой испытывать на себе глумление людей невежественных и темных. Но какое-то непонятное чувство упрямства, а может быть, сознание своей правоты заставили ее сдержать слезы. Как гласит чеченская пословица, «половник лучше знает, что есть на дне котла». Точно так же каждый человек лучше знает, что у него на сердце.

Мать запретила Элисе рисовать. Переубедить мать, выросшую в семье учителя хюжари[12], было ей не под силу.

Когда девочка была в пятом классе, она сочла невозможным и дальше утаивать свои рисунки от матери. Вечерами она подсаживалась к матери, ласкалась к ней, показывала ей репродукции с картин, рассказывала о тяжелой судьбе художников, о волшебных своих видениях.

Но вряд ли справилась бы Элиса с этим делом, если бы не помогал ей Нуха.

Темная женщина узнала много такого, о чем раньше и не слышала. О том, например, что арабы, которых почитают все набожные чеченцы, испокон веков пишут портреты их пророков и предков. О том, что и в самом-то коране есть изображения мифического коня Бурака и архангела Гавриила с мечом в руке. И на надгробных памятниках рисуют чеченцы людей и коней.

Суеверной женщине некуда было деваться, и в конце концов стала она кивать головою в знак согласия.

Дошло до того, что мать своими руками собрала уцелевшие обрывки разорванной ею работы Элисы. Восстановленная картина была торжественно повешена на видное место…

Все трудное позади. Сейчас Элиса — признанная земляками художница.

Разговор друзей, легко коснувшись ее творчества, быстро перескочил на другое.

— Эй, рабочий класс, чего молчишь? — Ильяс хлопнул Мовсара по колену. — Скажи свое слово! Последнее слово металлообработки.

— Моя металлообработка — это вещь, — попытался отшутиться Мовсар. — Разряд повышается — зарплата прибавляется.

— И все-таки?

— Отстань.

— Мой отец говорил… — начал Нуха.

— Замолчи! — сказала Элиса, видя смущение Мовсара и думая, что оно вызвано развязным тоном Нухи. Она, как и все остальные, не догадывалась, что Мовсара выводят из равновесия простые, казалось бы, ничего не значащие слова «Мой отец говорил…», и больно ранят его душу.

— Не ворчи, сестра, — отмахнулся Нуха. — Я слышал, что когда на горе Сюйр-Корта начали добывать нефть, туда очень неохотно брали чеченцев. И на заводы тоже не очень-то принимали. Это было при царе. Зато теперь все по-другому. Чеченцы и ингуши — такие, как все.

— Да, — согласилась Элиса, — но если человек работает не на заводе, то это вовсе не значит, что его не надо уважать. Вот когда я была в Грозном, зашла в ресторан и встретила свою родственницу, девушку моих лет. Она там работает официанткой. Окончила девять классов, а официантка. Я стала ее расспрашивать с пристрастием, почему она не окончила десятилетку и зачем пошла сюда. И, знаете, она так взволнованно стала говорить о своей профессии, что я поверила в ее призвание.

— Что же она говорила? — спросил Мовсар недоверчиво.

— Говорила, что ей доставляет удовольствие, когда усталые люди, приходя в ресторан, отдыхают, радуются вкусной еде и уходят веселыми и довольными. Говорила, что и у себя дома любит угощать друзей и знакомых. Любит вкусно готовить и красиво накрывать стол. Любит удивлять какими-нибудь особенными кушаньями, секрет приготовления которых неизвестен гостям. Говорила, что любит, когда люди благодарно улыбаются ей, особенно, если эти люди — какие-нибудь знаменитые поэты, или артисты, или ученые.

— Вот-вот! — ухмыльнулся Мовсар, внезапно оживляясь. — Знакомства ей нужны, связи. И хочется быть на виду, показывать себя. Это женщины любят. И, конечно, за чаевыми гоняется. Знаю я… Рассказывал мне один друг, как официантка в ресторане считала: «Жижиг-галнаш[13] брали? Два рубля. Три бутылки пива — три рубля. Пачка сигарет — рубль. Спички — двадцать копеек». Он ей говорит: «Я таких цен не знаю». А она отвечает: «Наценка за обслуживание». Думала, раз он в Грозный из аула приехал, значит, ничего не понимает.

Элиса внимательно посмотрела на Мовсара, и ей показалось, что дело вовсе не в официантке, а в том, что он зол на кого-то из присутствующих и поэтому говорит такие злые слова.

— Как красиво ложится снег! — сказал Нуха. — Давайте завтра покатаемся на лыжах!

— Правильно, Нуха! — поддержал его Ваня Сухов.

* * *

— Я уже много раз говорил тебе, Сека: когда мужчины разговаривают, ты в другой комнате сиди. Я звал Мурдала. А ты найди себе работу и уходи.