Мастер жестокости - Николай Иванович Леонов

Если дача – фамильная, отделанная благородным деревом, мебель антикварная, тяжелые портьеры, льняное постельное белье…

Но, конечно, не это главное.

Главное – это Даниил, молчаливый, легко краснеющий, гладкий, мускулистый, чистенький и славный. Никого подобного Мама Зоя, рожденная и выросшая в заштатном городке, не видела, ни о ком подобном и мечтать не могла.

Они вместе учились в лучшей юридической академии города, а то и страны, знакомы были почти шесть лет, из коих лично общались от силы месяца полтора.

Начало их отношениям положила предсессионная суматоха, когда конспекты передаются туда-сюда из рук в руки, рефераты и курсачи строчатся методом автоматического письма. Тогда и чмок в щечку за вовремя подсунутые конспекты легко преобразуется в куда более чем дружеские отношения. Но у них все было не так, как у других людей. Случилось так, что все спаренные и единственные лекции по одному и тому же предмету приходились на пятничные вечера. Как раз на то время, когда душа вечерника требует гулянки, а никак не прозябания в вечерних аудиториях. Более того, препода по данному предмету бросила молодая жена. И безобидный представитель педсостава, слетев с катушек, стукнул в аудитории по столешнице кулаком и возопил прямо по-Ректорски, что принимать экзамен будет исключительно по своим лекциям! «Записанным собственноручно!», «И разными чернилами!», «И одним почерком!».

Он, зараза, несколько раз уходил из аудитории и возвращался, чтобы дополнить свои последние ультиматумы новыми, и каждый раз орал и хлопал дверью. Так, минуточку, вот еще его угроза:

«И горе тому, у кого данных манускриптов не окажется! Таковые могут сразу отправляться на… то есть комиссию!»

Правоведы подумали и решили, что где-то в природе все-таки имеются эти конспекты, следовательно, их вполне можно размножить и переписать одинаковыми почерками. А конспекты оказались у Зои по фамилии Вестерман, методиста курса, прозванной Мамой за толщину, кудряшки и многозаботливость. Конспекты ей достались без особого труда, поскольку ей на работе все равно особо делать нечего, можно и на лекции походить… В общем, выходило, что на тех лекциях в те дни присутствовала лишь она одна.

Казалось бы, что проще: выпросить конспектики у милейшей Мамочки Зоечки, очаровательной, милой и чуткой методистки, которая, к слову, все эти годы всем без звука писала рефераты, делала презентации и курсачи за символические суммы. Вот и сейчас наверняка можно было договориться… Но эта белобрысая ренегадина в ответ на просьбу поделиться конспектами вдруг пропищала, что ни одна сволочь не получит ни листочка. Мол, пусть всем будет так же страшно и одиноко, как было ей в той темной пустой аудитории, наедине с разгневанным каннибалом-лектором. Подняв хвост и обозначив свою возмутительную позицию, она повела остреньким носиком, еще что-то пискнула и спряталась в кабинете, запершись на ключ.

Так, время шуток кончилось. Студенчество было возмущено и уж собралось было ломиться в закрытую дверь, за которой притаилась девица, но в этот момент из читального зала появился, прихрамывая, Даниил. Под два метра ростом, молчаливый, застенчивый и очаровательный. Даниил, имеющий в этой жизни все, кроме авто, которое ему и не особо было нужно, ибо до его дома было ровно двадцать минут ходьбы даже его шагом. Даниил – и его тросточка, цена которой в разы превышала бюджет ординарного райцентра.

В общем, появился Даниил Счастливый, староста группы, без пяти минут краснодипломник и любимый сын пана Ректора, Олега Емельяновича.

Какого рожна он вообще учился на вечернем – это был вопрос, на который отсутствовал ответ. В среде честных работяг он был лишним и, к его чести, понимал это. Вот почему все эти годы он держался в сторонке, как положено хорошему ребенку из хорошей семьи, общался с сокурсниками лишь в силу своей должности и крайней необходимости, а на предложения нажраться или что-нибудь учудить лишь виновато улыбался и разводил руками.

В то же время буквально всем было известно – Даниил чуткий и отзывчивый староста, у которого есть все, что душа пожелает – штука до зарплаты, запасная ручка, билеты и методички, Тот-Самый-Учебник и прочее.

Его появление было встречено восторженными криками, и студенты кинулись ему навстречу. Однако, выслушав их, Даниил лишь развел руками:

– Коллеги, я бы рад, так ведь у меня «автомат». А свои конспектики я уже отдал.

– Кому?! – взвыли все.

– Зоечке.

Повисла погребальная тишина, лишь кто-то выдохнул: «Ах ты ж сука!» и клацнул зубами.

– Ну-ну, по́лно, – мягко попенял сокурсникам Даниил. – К чему нервы и конфликт? Сейчас.

Бушующее море негодования расступилось перед ним, и он аки посуху прошел в методкабинет. Просто постучал – и был просто впущен. Все притихли, прислушиваясь. Ну, ясно дело, все взрослые, половозрелые, никому не интересно, чем там другие люди детородного возраста занимаются в запертых кабинетах… но ведь страсть как интересно! И любопытство в целом не такой уж порок. («Ну, чё там, чё?»)

А ничего.

Не прошло десяти, максимум пятнадцати минут, как Даниил явился вновь (как и был, при полном параде, разве что чуть покрасневший), но это все ерунда, главное, что у него имелись вожделенные конспекты.

О чем там шла речь, о чем они столковались, осталось неведомым, да и неважным, – надо было срочно размножать и переписывать конспекты. Тем более что внешне все осталось по-прежнему. Мама Зоя продолжала круглой луной плавать по коридорам со стопкой бумажек, ведомостей и в облачке своих духов с резким запахом подгнивающих цитрусов. Даниил снова ушел в тень. Появлялся он на горизонте лишь изредка, только для того, чтобы исполнить свои обязанности старосты, а если открывал рот, то исключительно для того, чтобы получить очередное «отл.». Они по-прежнему были на «вы».

И, разумеется, ни одна живая душа не ведала, что с тех пор они ежедневно торопливо встречались, причем не по разу, и где попало – в пустых аудиториях, на темных лестницах, среди стеллажей в библиотеке, на столе в методкабинете.

У Мамы Зои, как заметили некоторые зоркие студенты, появилась тайна. Она регулярно впадала в счастливую каталепсию, сыто улыбаясь аппетитным розовым ртом, глядя синими глазами куда-то внутрь непривычно пустой головы.

Женский пол отказывался верить в то, что завидный староста может запасть на «эту» (с оттопыренной губой). А «этой» ночами не давали покоя блаженные мысли, а днем – сообщения с текстом: «Осчастливьте меня, Зоечка. Не пожалеете».

Потом все кончилось так же неожиданно, как началось. Даниил пропал. То есть не то что пропал. Просто свидания прекратились.

…Так прошло немало долгих ночей и дней, вот уже и год близился к концу. Умница Зоя, глядя на свой портрет, написанный за пять