Фридрих Незнанский - Глаза зверя

На уроках физики он не сводил с нимфы зачарованного взгляда. Как-то раз Татьяна Федоровна вызвала его к доске. Табеев не выучил урок, не смог воспроизвести на доске формулу требуемого закона и получил заслуженную двойку. Однако опечалило его совсем другое. Татьяна Федоровна грустно посмотрела на него поверх очков и тихо произнесла:

— Ты заставляешь меня расстраиваться, Табеев.

С тех пор Сулейман засел за физику. Вскоре он стал лучшим физиком в классе и даже ездил на областную олимпиаду, на которой, впрочем, не занял никакого места. Но конечно же самыми своими сокровенными мыслями Сулейман был далек от формул и физических законов.

И однажды он решился. В тот день физика была последним уроком. Дождавшись, когда все ребята выйдут из класса, Сулейман тихо (так же как в тот вечер) прокрался в лаборантскую и закрыл за собой дверь на замок.

Татьяна Федоровна сидела за столом и просматривала листки с контрольными работами. Услышав щелчок замка, она обернулась.

— Табеев? — удивилась Татьяна Федоровна. — Ты что тут делаешь?

— Я… Я подумал, что, может быть, вам нужна моя помощь?

— Помощь? — еще более изумленно повторила за ним Татьяна Федоровна. — Какая помощь, Табеев? В чем? И почему ты закрыл дверь?

Сулейман подошел к столу и остановился:

— Я подумал… что, может быть, вы… что, может быть, мы с вами…

Табеев тяжело дышал, его смуглое лицо слегка порозовело, черные глаза сверкали как угли. В синих глазах Татьяны Федоровны появились неуверенность и испуг.

— Табеев, ты меня пугаешь, — честно призналась она, непроизвольно отодвигаясь от него на краешек стула.

Сулейман молчал, стиснув зубы и ясно ощущая, в каком бешеном ритме бьется его сердце. Татьяна Федоровна побледнела, словно почувствовала опасность, исходящую от этого странного ученика. Она тихо поднялась со стула и так же тихо отошла к окну.

— Ну что ты еще задумал? — спросила она. — Хочешь узнать про свою контрольную?

Она подняла руку и откинула со лба упавший светлый локон. Это такое простое и такое женственное движение окончательно свело Сулеймана с ума. Больше он ждать не мог.

Он бросился к Татьяне Федоровне и сжал ее в объятиях, осыпая ее лицо поцелуями и шепча: «Таня, Танечка, Таня». Схватка была недолгой, но яростной. Наконец Татьяне Федоровне удалось оттолкнуть Табеева. Она коротко, наотмашь ударила его ладонью по лицу.

Сулейман замер на месте, не сводя с лица своей возлюбленной испуганно-изумленного взгляда. В ходе схватки бледное лицо Татьяны Федоровны покрылось розовыми пятнами. Волосы ее были растрепаны, синие глаза сузившимися от ярости зрачками метали молнии.

— Пошел отсюда вон, — тихо и четко произнесла она.

Сулейман сделал неловкое движение по направлению к Татьяне Федоровне, но она отпрянула, схватила со стола железную линейку и выставила ее перед собой как нож или шпагу.

— Вон! — коротко и яростно повторила она.

— Но я… люблю вас, — хрипло сказал Сулейман. — Люблю с того самого вечера, когда в первый раз вас увидел… Помните? Вы были в бане, и ваш муж выстрелил в меня. Это был я… Я был у того окошка. — Сулейман схватился рукой за ворот рубашки и с силой его дернул: — Вот! У меня даже остался шрам! Посмотрите, если не верите!

Татьяна Федоровна прищурилась:

— Шрам? Что за чушь ты несешь?

— Это не чушь. Я подглядывал за вами, и ваш муж выстрелил мне в шею.

Линейка дрогнула в руке Татьяны Федоровны.

— Ты подглядывал за мной? Зачем?

Сулейман пожал плечами:

— Не знаю. Вы были такая… красивая. Красивей всего, что я видел в жизни!

Татьяна Федоровна внимательно вгляделась в лицо Табеева. Затем показала ему линейкой на стул и приказала:

— Подойди и сядь сюда.

Сулейман молча повиновался.

— Ты и в самом деле думаешь, что любишь меня?

— Да. Больше всего на свете!

— Хм. — Татьяна Федоровна нахмурила красивые темные брови. — Ладно, давай порассуждаем здраво, как взрослые люди. Я — учительница, ты — мой ученик. Я все верно говорю?

— Да.

— А раз так, то между нами не может быть никаких отношений. Ты понимаешь это?

Сулейман кивнул.

— Молодец, — похвалила Татьяна Федоровна. — И что ты намерен делать дальше?

Сулейман пожал плечами:

— Не знаю.

— А я знаю. Ты забудешь обо всем, что здесь произошло. Забудешь о том вечере на даче. Ты запомнишь только то, что я тебе говорю, понял?

Сулейман невесело усмехнулся.

— Такое ощущение, что вы меня гипнотизируете.

— Не говори чепухи. Просто я хочу, чтобы ты понял… чтобы ты осознал ту пропасть, которая нас разделяет. Я намного старше тебя. Кроме того, я замужняя женщина и счастлива в браке.

— Это вам только так кажется, — убежденно сказал Сулейман. — Всем женщинам кажется, что они счастливы в браке. Они считают, что можно жить без любви.

Татьяна Федоровна удивленно посмотрела на Сулеймана и усмехнулась:

— А кто тебе сказал, что я живу без любви? Я… люблю своего мужа.

— Правда? Тогда почему ваш голос звучит так неуверенно?

— Перестань нести чушь! — рассердилась Татьяна Федоровна. — Я твоя учительница, и я люблю своего мужа. Между нами никогда ничего не будет! И не может быть! Это все, что ты должен понять, Табеев. И больше я не хочу об этом разговаривать, ясно?

— Ясно, — покорно кивнул Сулейман.

Некоторое время он сидел понурив голову, как убитый горем человек. Потом поднял взгляд на Татьяну Федоровну и тихо спросил:

— Что же мне делать?

— Терпеть, — ответила она. — И… страдать. Такое бывает в жизни каждого молодого человека. Со временем это пройдет, поверь мне.

Сулейман вновь опустил голову. Он вдруг увидел на полу, возле ножки стула, порванную серебряную цепочку с кулоном в виде подковы, наклонился и поднял его:

— Вот, возьмите. Наверное, упал, когда мы… когда вы…

Длинные ресницы учительницы дрогнули. Она протянула руку к ладони Сулеймана и согнула его пальцы в кулак. Улыбнулась и сказала:

— Оставь себе. Отдашь его той девушке, которую полюбишь.

Сулейман кивнул и спрятал цепочку в карман.

— А теперь — иди. Моя практика скоро кончится. Наверно, я больше никогда не буду работать в этой школе. Возможно, это к лучшему.

4

Предложение поиграть за команду «Фортуна» из немецкого города Дюссельдорфа застало Сулеймана врасплох. Менеджер, сделавший Табееву-младшему это выгодное предложение, был настойчив, но не напорист. Он понимал, как сложно пареньку из Казани, не выезжавшему никуда дальше Москвы (да и Москву-то Сулейман увидел лишь благодаря благотворительной экскурсии в одиннадцатом классе), решиться на переезд в другую страну.

— Сулейман, я не хочу на тебя давить, — говорил менеджер. — Ты очень хорошо играешь, с этим никто не будет спорить. На поле ты настоящий мужчина, но в жизни, извини, сущий ребенок. Надеюсь, я не обидел тебя таким оборотом?

— Нет, герр Александр. Нисколько. Я давно привык, что все считают меня пацаном. Я выгляжу моложе своего возраста, и с этим ничего не поделаешь.

Менеджер улыбнулся и покачал головой:

— Дело не в том, как ты выглядишь, Сулейман. Я говорю о том, что ты судишь детскими категориями. Мать, отец и дом тебе дороже всего остального мира.

— А разве у вас не так? — удивился Сулейман. — Я думал, что любить родителей и родину — это общее правило для всех людей, включая и вас, немцев.

Улыбка менеджера стала задумчивой.

— Ты прав, конечно. Я, наверное, не так выразился, хотя… Видишь ли, Сулейман, я хочу сказать тебе, что нельзя любить родину по-настоящему, не повидав другого мира. Вот если ты поживешь немного за границей, вкусишь удовольствия цивилизованного мира, а после этого тебя вновь с огромной силой потянет домой, вот тогда ты и впрямь полюбишь все то, о чем мы говорим. И чувства твои будут не чувствами ребенка, но чувствами взрослого мужчины.

— Значит, вы считаете, что я должен пожить немного там?

— Именно, — кивнул менеджер. — Поэтому я приглашаю тебя к себе в Дюссельдорф. Твой тренер не возражает. Поживешь месяцок, посмотришь на город, на людей. Считай это чем-то вроде небольшой экскурсии.

— Что ж… — Сулейман раздумчиво почесал пальцем пробивающуюся на подбородке щетину. — Если на экскурсию, то я, пожалуй, согласен. Но только на месяц.

…Новая жизнь понравилась Сулейману сразу. Он даже не думал, что в Германии будет так хорошо. Первое, что сделал Александр, это повел его в уютный пивной кабачок, где Табеев-младший впервые в жизни по-настоящему напился. Состояние опьянения вызвало в душе Сулеймана настоящий восторг. Он с удовольствием размахивал кружкой и мычал в такт веселым песням, которые распевали очкастые пьяные немцы в белых рубашках и галстуках. Немцы хлопали Сулеймана по плечу и говорили ему: «Гут! Гут!»