Кровь в наших жилах - Татьяна Лаас

Он хохотнул, и ветер подхватил его смех, разнося по лесу:

— Так и я — не стихия. Я хранитель леса, а лес… Он верхушками своими упирается в небо. Он слышит песни ветра, слышит голоса воздуха. Токмо воздух — поганец скрытный тот еще.

— Та, — осторожно поправила его Лиза.

Леший снова расхохотался — до слез, вытирая их рукавом старой, ветхой рубашки-косоворотки:

— Ох, свиристелка, повеселила ты меня. Воздух, огонь, вода, земля — стихии. Нет у них пола. Твой Огнь и девкой красной приходил — к парням. К тебе ж со всем уважением мужиком показался. Токмо и всего. Я ж тоже не старик всегда. Я и добрым молодцем могу прийти, токмо тебе оно надо?

— Не надо, — с улыбкой подтвердила Лиза.

— Берегиня та, что разбудили промеж срока десятилетнего, когда Иван-дурак твой родився…

— Миша, его зовут Миша.

Леший отмахнулся:

— А, все едино. Дурак он, раз согласился чужую судьбу нести. Ты не лезь к нему — отдаст не свое стихии, примет волкодлачью долю, как было написано в его судьбе, так и перестанет быть дураком. И ты не лезь к нему. Станет волкодлаком — найдет свою правильную половинку. А пока не нашел — не лезь. И ему будет плохо, и драному коту твовому в разы хужее будет. Он огонечек правильный, не ревнивый, но упустить тебя может только так, когда прижмут и его, и Ивана-дурака твово непутевого. — Он почесал в затылке: — ох, и глупая ты свиристелка — сбила меня с важной мысли.

— Ты про ветер в листве говорил, — напомнила Лиза, давясь зевком. Её тут в тепле разморило, клоня в сон.

Леший замотал головой:

— Не! Не сбивай — про Ивана-дурака я говорил. Стихию воздуха вызвали в темном ритуале человеческой жертвой раньше срока, вспоили Мишкиной кровью без спроса, забирая чужую печать и чужую судьбу. Не для Мишки твово печать была. Хотя твой Иван-купеческий сын тож хорош — козью морду свою своротил, когда печать ему давали.

Лиза не удержалась — за Сашку стало обидно:

— Не козью, а гордую кошачью.

— Одна беда — прошла печать мимо драного кота. Но ужо не исправить. Будь по-вашему. Так от… Ох, опять ты меня сбила, свиристелка! Воздух искалечен, от он… Она и хоронится от всех. Потому и не говорит с лесом, почти не делится думами. Потому и не знаю я ничё о воздухе. А вот ишшо лес — это и земля. Корнями в землю уходят мои деревья, роют норы и берлоги мои звери, земля слушается меня и говорит со мной, но токмо в лесу. Город, сама понимаш, не мое. А ишшо деревья пьют корнями воду. А вода тут вся…

— Идольменская, — выдохнула Лиза.

— Зришь в корень! — гордо сказал леший. — От и грю я — нет сейчас в Идольмене молодших твоих сестер. Можа, были — я не знаю. Врать не буду. Но сейчас нету. Вода и земля твердят, что нет их у них.

— Значит, Анна или Елена у воздуха, — Лиза сорвала поникший земляничный цвет, растерла между пальцев, вдыхая яркий, густой аромат лета. Только сон это не прогнало прочь, наоборот, сильнее захотелось спать, мешая думать. — Или надежно спрятаны где-то без доступа к земле.

Леший важно поднял вверх указательный палец:

— От тож! Будем ждать карачун. Хотя… — он почесал косматый затылок: — Можа, и не важен ужо карачун, можа опоздал Иван-царевич. Так хоть свидятся, хоть попрощаются напоследок — водный змей свободу ужо получил, получат ее и русалки загибшие. Пусть ужо попрощаются. Любила она его безмерно, раз даже после смерти защищает его, запрещая идти в Идольмень на поклон змею и забирать её ценой своей жизни. Ты-то хоть молодец — не отдала кота своего драного смерти. А вот рыжий не справился. — Он снова косо посмотрел на неё: — беги-ка спать ужо. Рассвет не за горами. Дел у тебя невпроворот. Ты токмо окно не закрывай, хорошо?

— Хорошо, — снова не удержала зевок Лиза.

— Спи. А лес тебе сказки будет петь, отгоняя Ночную лошадь.

Лиза улыбнулась — а леший поэт: так назвать кошмар. Хотя он прав. Кошмар и значит «ночная лошадь», лошадь, несущая дурные сны. Бритты в это верят, а её этому научила её бабушка, сама родившаяся в Британии.

Первым делом Лиза открыла окно, как и просил леший, а потом легла под обжигающе-горячее одеяло. Ветром в спальню нанесло золотистых листьев, смолянистых иголок, седых, обмотанных паутиной шишек, защищая Лизин сон. Ей снова снился берег моря, лето, жара, смех детей. Только в этот раз она сидела на берегу и любовалась, как почему-то четверо мальчишек мал мала меньше запускают в воздух бумажного змея. Может, Илья все же ошибся и у нее будет четыре сына? Самый старший обернулся к ней, расплываясь в улыбке, и Лиза замерла — он ей был странно знаком. Успеть бы понять, ухватить бы за кончик сон, удержать в памяти мальчишечье лицо. Только чьи-то губы поцеловали её в лоб:

— Просыпайся, Лизонька. День уже.

Саша с улыбкой смотрел на неё. Он был собран, гладко выбрит, благоухал привычно бергамотом и корицей, только морщинки в уголках чуть покрасневших от недосыпа глаз подсказывали — он сильно устал и снова не спал этой ночью. Её безумный, храбрый, драный кот, самый нужный, самый любимый, самый важный. И плевать, что печать земли ушла от него. Он ей нужен и без неё.

Глава двадцать седьмая, в которой Лиза и Саша понимают свою главную ошибку

Он старательно медленно, наслаждаясь моментом, принялся вынимать у неё из волос длинные, рыжие сосновые иголки и застрявшие сухие золотые листья. Они крошились в его руках, трухой падая на кровать и напоминая, что все в этом мире невечно. Пахло осенью.

Иногда его пальцы касались её висков и нежно гладили их. Сашины руки были огрубевшими, с мозолями, но все равно огонек в сердце Лизы разгорелся, тут же ухая закипающим голодным пламенем куда-то в живот. Хотелось прижаться к Сашиной ладони и узнать, что бывает между мужчиной и женщиной дальше, после поцелуев. И почему сейчас пост… Или позволить себе обо всем забыть и просто жить сейчас, не думая о будущем? Ведь все так хрупко и сложно между ней и Сашей. Все могут сломать чужие руки, уверенные, что знают, как жить правильнее. Рискнуть, живя чувствами и порывами.

Лиза себя глупой бабочкой, летящей на пламя, почувствовала. Её учили, что нельзя отдаваться на волю чувств. Наверное, это глупо рисковать сейчас,