Пустые комнаты - Алекс Палвин

еще он показал ей? Мужчины делали и не такое, чтобы перепихнуться.

– Говард Холт – художник-реалист. Не люблю реализм в живописи, но его картины – это нечто. Нечто! – Я поднял руки, умоляя о пощаде. – Встаю, встаю. Пора возвращаться к работе, цинковые белила уже высохли…

Вивиан снова сменила ладонь. Кажется, она охлаждала их, прижимая к стене. Затем поднесла горлышко бутылки к моим губам.

– Нет, нет, постой, если это последняя вода…

– Пей. Ты теряешь много влаги с потом.

Пахло сиропом из корня солодки. Пижамная кофта прилипла к груди, штаны насквозь мокрые. Я снова обмочился во сне? Ножки каталки сложились подо мной, и меня засунули в «Скорую».

– Мама? Мама!

– Тише.

– Вивиан? Это ты? Я не могу спать на кроватях с пружинами. Слышу, как они скрипят подо мной, внутри меня… Положи меня на пол и позови Утвиллеров, Зака, маму. Я должен с ними проститься. – Я начал рыдать без слез. – Я еще гожусь на что-то хорошее. Из меня еще может выйти толк. Отец, из меня должен выйти толк. Это ужасно! Ужасно! Это нечто!

Постепенно стук и треск ветра в темноте превратились в успокаивающий шепот сквозняка. Вивиан поила меня водой. В какой-то момент на моем лбу появился холодный компресс.

– Он делал тебе больно? – прохрипел я.

– Нет.

– Виви? Я бы хотел увидеть твое лицо… Я скучал по тебе.

Она промолчала, но не отстранилась.

* * *

Как странно вновь лежать со своей женой. Я не мог вспомнить, когда мы в последний раз просто лежали рядом и говорили. Последние месяцы перед ее уходом я отключался поверх покрывала.

Дэнни, есть одна история, которая может показаться ей интересной. Такой же интересной, как история Эдмунда.

Как бы я ни хотел продлить это ощущение близости, я должен был оттолкнуть ее.

– Хочу рассказать тебе кое-что.

– Что?

– Я похоронил Гилберта в лесу за задним двором. Завернул в его любимый плед и положил рядом Коржика.

Вивиан вздрогнула, как от удара. Даже в темноте я ощутил на себе ее взгляд.

– Это сделал ты?

Как и Утвиллер, она сразу подумала на тебя. Это о чем-то говорит, не так ли? Конечно же, о том, какой ты хороший послушный парень.

– Вивиан…

– Ты ненавидел его.

Я сел, не пытаясь дотронуться до нее. Она по-прежнему была близко, но теперь – недосягаемой.

– Нет, нет…

– И мечтал бросить в костер.

– С чего ты взяла?

– Ты сам сказал, когда был пьян.

– Тогда какого черта, – я шептал, – ты не забрала его?

– Потому что ты не позволил мне! Сказал, что я могу катиться к черту, но без него. Дэн, кто это был?

Ее голос оставался неизменно тихим, однако что-то из него ушло. Как то, что уходит в ночь с тридцать первого августа на первое сентября. Вечером песня сверчков вновь наполнит темноту, но будет уже другой. Все угасает. Лето не вечно. Ничто не вечно. В эту игру невозможно выиграть.

– Говард.

– Почему?

– Полагаю, хотел продемонстрировать серьезность своих намерений. Он следил за тобой, мамой, Заком.

– Что случилось два года назад?

– Я сбил человека и уехал с места аварии. Этим человеком был Говард.

Вивиан принялась меня колотить. Я просто сидел, а она проходилась по мне обеими руками. От удара по груди темнота вспыхнула красным и синим – цвета пламени газовой горелки. Прямоугольниками, выстроенными в вертикальный ряд, равномерно тлеющими в поле темноты. Марк Ротко «Номер 14». Абстрактный экспрессионизм. Живопись цветового поля. Распознавание и трансформация образов.

Кажется, я отключился на пару мгновений. Обнял Вивиан. Она застыла в моих объятиях. Я отстранился от нее как можно нежнее.

– Прости меня, Виви.

– Ты был пьян.

– Конечно.

Вивиан поднялась на ноги и отошла в темноту. Я уперся рукой в землю, чтобы не упасть.

– Мою мать сбил такой же мерзавец, как ты.

Я онемел. А вслед за онемением пришла злость.

– Ты сравниваешь Холта со своей матерью?

– Нет, Дэниел. Я сравниваю тебя и убийцу моей матери.

Я прислонился к стене и закрыл глаза, слушая, как она всхлипывает… Я на полной скорости слетаю с шоссе и врезаюсь в дерево. «Скорая» доставит меня в больницу, захлебывающегося кровью из-за пробитых обломками ребер легких, где врачи констатируют мою смерть. Закари, Уильям и Джеральд будут нести мой гроб. Вивиан, безутешная молодая вдова. Говард Холт продолжит идти своей дорогой.

Почему я не разбился насмерть?

– Вивиан, – прошептал я, – прости меня.

84

Говорят, в темноте можно различить даже самый слабый свет. Но Вивиан не видела никакого света – только темноту; ее она различила очень хорошо. И где-то в этой темноте, в уголке, о существовании которого прежде не догадывалась, она не испытывала жалости к Дэниелу.

Вивиан помнила ту ночь. Она ждала его в гостиной вместе с Гилли. Свет фар плеснул по стенам и потолку, автомобиль заехал на подъездную дорожку, бормотание мотора стихло. Она сразу поняла: на дороге что-то произошло. Видела трещины на ветровом стекле. Предполагала, что это был олень. Но Дэн изменился. Это не был олень – их он убивал всю свою жизнь.

Они должны были попасть в пустую комнату с земляным полом, чтобы он все ей рассказал. Хотя в том самом уголке, глубоко внутри, Вивиан всегда знала правду.

Разница между Дэном и безымянным водителем все же была: Дэн не ушел безнаказанным.

Сколько ударов сердца жила Кэтрин Хоули после того, как габаритные огни автомобиля растворились в темноте? Ее нашли в неглубоком овраге, в котором уже насыпало четыре дюйма снега. Притормозил ли ее убийца? Вспоминал ли ее лицо? Или забыл на следующий же день? Если вообще его помнил.

Все эти годы, снова и снова, Вивиан спрашивала себя, что бы она сделала с убийцей своей матери. И лишь недавно этот вопрос обрел огромную важность. Смогла бы она причинить ему такую же боль, какую он причинил ей и отцу? Да, это не вернуло бы маму, но некая часть Вивиан – теперь, когда ее глаза ничего не видели, она смогла наконец разглядеть ее – хотела искупаться в его крови и радовалась бы его крикам.

Заслуживал ли Дэн боль? А она? Мы созданы для боли. Наши тела и наши души. Вся ее жизнь состояла из разных этапов боли. Боль была ее частью с тех пор, как ей исполнилось восемь.

Она помнила, как Джон Эбрайт вскочил со скамьи. Кто-то закричал: «Держите его!» Лица мужчин вытянулись. Дед сохранял каменное молчание, бабушка обратила растерянный взгляд на распятие. Удивительно, как легко и живо