Неупокоенные кости - Лорет Энн Уайт

темно, и она боялась, что водители могут ее просто не заметить. Пешеходам запрещалось передвигаться по скоростной трассе, и Мэри понимала почему. Здесь ее просто снесут на раз, и она же потом окажется виновата!

Но каков Клод?!. Как он мог так с ней поступить? Как он мог просто взять и вышвырнуть из машины шестидесятитрехлетнюю женщину, чтобы она шла в темноте по обочине шоссе Ситускай, откуда и съездов-то почти не было? Впрочем, Клод только лишний раз подтвердил, что способен на все. Пожалуй, не стоило угрожать ему так откровенно. А если ему придет в голову избавиться от нее? Нет, ей необходим план – любой план, и как можно скорее, пока Клод и вся остальная шайка не опомнились и не начали действовать. Бросить ее на съедение волкам или, точнее, полиции и прессе было вполне в их духе. Ну она-то ладно, а вот Хедер… Да, нужно срочно что-то придумать, иначе Хедер потеряет все, о чем мечтала, только потому, что мамочка в очередной раз облажалась.

Но ничего путного Мэри не приходило в голову, как она ни старалась. Оставалось только прибегнуть к последнему, отчаянному средству. И ради дочери она готова была это сделать. «Кое-кому это очень не понравится, – подумала Мэри, выглядывая в потоке автомобилей желтую машину такси, которую вызвала с четверть часа назад. – Ну и черт с ними».

Ну а по большому счету, продолжала рассуждать Мэри, что такого, если Рокко возьмет на себя вину? Пусть хоть напоследок пригодится и спасет всех, в особенности – Хедер…

Не успела Мэри об этом подумать, как в ее душе шевельнулась совесть. Как она вообще могла замыслить что-то подобное? Подставить ни в чем не повинного человека – это же… Но семя упало на хорошо удобренную почву и проросло, а Мэри не спешила выдернуть росток.

«Все наши действия продиктованы либо страхом за благополучие наших детей, которых мы стараемся оградить от опасностей, либо желанием искупить грехи собственной юности. И хотя сами мы уже взрослые, а наши тела успели состариться, внутри мы все те же испуганные, страдающие дети…»

Клод

Когда в прихожей Клод бросил ключи на столик, он заметил в гостиной жену, детей и внуков, которые играли в какую-то настольную игру. В камине горел газ, создавая по-семейному уютную, бесконечно мирную атмосферу. Почти счастливую. Почти идеальную.

При мысли об этом Клод почувствовал, как его сердце разрывается пополам. Он может их потерять – своих самых родных и близких людей. Он их почти потерял. Сегодняшний вечер был началом конца. Возмездие в итоге настигло его.

Впрочем, не совсем так. Все эти годы леди Фемида следовала за ним по пятам и Клод постоянно ощущал ее незримое, но близкое присутствие; она стояла у него за спиной, дышала в затылок и подгадывала удобный момент, чтобы сделать свой ход, застать его врасплох. А может, она просто ждала, пока он провалится поглубже в трясину собственного прошлого, как это и произошло с ним сегодня. Не это ли постоянное ощущение ее неусыпного внимания вынуждало Клода работать изо всех сил, стараться преуспеть вопреки всему, создавать с нуля собственный бизнес без помощи состоятельных, широко известных в спортивном мире родителей? Возможно, именно оно заставляло его отдавать все свободное время и все свое сердце обучению детей, которые в противном случае ни при каких условиях не смогли бы ничего достичь в хоккее – в этом сверхпопулярном спорте для избранных. Но, быть может, он просто пытался таким способом сказать ей: «Посмотри на меня! Я могу быть хорошим! В глубине души я не такой уж плохой человек. Я помогаю детям, я отдаю им свое время, свои деньги и свою любовь. Смилуйся же и ты надо мной!»

Но на самом деле он всегда знал, что просто оттягивает неизбежное. Настанет день, и в его дверь постучат громко и властно. А когда он откроет, на пороге будет стоять она – с весами в одной руке и карающим мечом в другой. И на глазах у нее, как всегда, будет повязка, которая мешает ей разглядеть его попытки искупить вину. И она потребует расплаты.

– Привет, милый! – сказала жена, вставая из-за стола и подходя к нему.

Привстав на цыпочки, она прижалась к Клоду и поцеловала в щеку. Их глаза встретились, и уже через мгновение на ее лице не осталось и тени улыбки. Пристально вглядываясь в его черты, она спросила:

– Все в порядке?

– Да.

Клод стал снимать куртку. Ему очень хотелось заплакать, но он только стиснул зубы.

– Как насчет проблем с поставщиками? Ты все уладил?

Он кивнул. Именно этот предлог Клод использовал, когда сказал жене, что не сможет присутствовать на сегодняшнем семейном барбекю.

– Более или менее. Как все прошло?

– Прекрасно. Я оставила тебе немного жареного мяса и салат. Хочешь, подогрею?

– Я сам, – ответил он мягко. – Возвращайся к игре.

В кухне Клод смотрел, как его тарелка крутится и крутится в микроволновой печи, и чувствовал, что его решимость крепнет. Он не может просто сдаться. Нужно сражаться до конца. И пусть ситуация кажется безвыходной, он не опустит руки. Клод Бетанкур никогда не оставлял игру, пока не прозвучит финальная сирена.

Исайя

Исайя припарковался неподалеку от полицейского участка Северного Ванкувера. Сидя в темном салоне машины, он смотрел на приземистое бетонное здание, в котором горело несколько окон. К дверям то и дело подъезжали патрульные автомобили, полицейские о чем-то разговаривали на крыльце или курили на служебной стоянке. Из ворот пожарного депо рядом с участком выехала красная машина с лестницей и, включив сирену, умчалась по улице прочь.

Первым побуждением Исайи было просто войти и рассказать полицейским все, что стало ему известно. Он мог это сделать. Мог назвать место, где нужно искать «Фольксваген» Дэррила Хендрикса и его тело, чтобы после бесконечных лет ожидания вернуть сына родителям. Мог освободить Рокко Джонса от психологического капкана, который медленного его убивал. Мог сделать так, чтобы Кара и Боб Девинь, Клод Бетанкур и Мэри Меткалф наконец-то понесли наказание за свою ужасную ложь и эгоизм. Да, он мог это сделать, но колебался, ведь, поступи он так, под ударом окажется Джилл. Вполне вероятно, что она этого заслуживала, но Исайя всегда любил жену, и у него просто не укладывалось в голове, что Джилл может иметь отношение к чему-то столь отвратительному и ужасному. Умом он это понимал, но сердцем – нет. Еще нет. Со временем все придет, и тогда ему будет