Террорист из «Гринго» - Александр Мокроусов

говорили про мишень на спине? Если вы оставите меня тут и просто попытаетесь спрятаться, вы всегда, всю оставшуюся жизнь, станете искать маленькую красную точку лазерного прицела у себя на груди.

– У вас есть план?

План? Есть ли у меня план? Да откуда? Я конечно умею видеть во всем позитив и находить лазейки в самых плохих обстоятельствах, но, черт побери, подвал, скованные руки и международная группа террористов с ядерной бомбой в качестве противника. Да тут без вариантов, самое время начать молиться!

– Разумеется, вы же не думаете, что я бы ввязался в такой переполох без четко подготовленного плана. – Едва заметная улыбка. Даже если он на меня не смотрит, в голосе она будет очень четко заметна. А еще снисхождение. В моем голосе явно слышны нотки превосходства человека, все заранее предусмотревшего и радующегося тому, что все идет по его сценарию. – Вы не забыли, что за мной стоят разведки не одной, а трех стран? Просто следуйте за мной и вы не только снимите с себя метку, но еще и, вполне возможно, сможете восстановить отношения с сыном.

Резкий, неожиданный рывок. Я и не предполагал, что он может так стремительно двигаться. Я все еще сижу на тюфяке со скованными пластиком за спиной руками, Патель уже успел, с помощью серого слуги подняться и даже чуть размяться. Поэтому ему было очень не трудно подскочить ко мне и ударить ногой. Я заваливаюсь на бок, стараясь оказаться лицом к пакистанцу. Поджатые колени и лицо прижатое к груди это все же хоть какая-то защита. А еще бить человека в лицо сложнее, чем в спину.

Меня бьют, а я радуюсь. Это было бы замечательным началом какого-нибудь женского романа из серии пятидесяти оттенков чего-нибудь. Только тут не книга. Тут подвал. И меня бьет человек, от которого зависит, выйду я из него или нет. И я радуюсь. Не потому, что бьет – значит любит. А потому что бьет – значит видит во мне что-то. Когда-то в детстве я, как и все мои одноклассники, ходил на занятия в спортивные секции. Один из тренеров как-то, в ответ на жалобу моего товарища о том, что тот на него постоянно орет, ответил, что он ругает только тех, в ком видит потенциал, кто может чего-то достигнуть. На простых увальней, у которых нет будущего в спорте, тренер никогда не орет. Зачем?

Так же и тут. Худший из вариантов, если пакистанец просто уйдет из подвала вместе со своим слугой. А то, что перед тем как нам втроем выйти, он чуть выместит свою злость – ну и ладно, он не так уж крепок физически, на нем мягкие кожаные ботинки, да и я, спасибо спорту, могу напрячь тело так, что скорее он ногу травмирует, чем сделает мне больно.

– Ну хватит уже истерить, что вы как женщина, хотите подраться – так дайте мне встать.

Я, пользуясь передышкой Пателя, смотрю ему в лицо. Снизу вверх. Слабый на сильного.

Патель и в лучшие времена не выглядел особо здоровым человеком. Когда наверху, в комнате, он увидел человека с рыжей бородой он стал каким-то серым. Сейчас лицо Пателя побелело. Словно в кофе налили слишком много молока. А вот инфарктов мне тут не нужно.

– У нас есть минут пять на то, чтобы отсюда выбраться. Вы со мной, или остаетесь тут? – Вот именно так. Вы со мной, или я вас бросаю и спасаюсь один. Спасибо покеру за умение блефовать.

Патель, молча, смотрит на слугу и кивает в мою сторону.

Так же молча серый костюм склоняется ко мне и разрезает хомуты. Без всякой театральщины, вроде потягиваний и растирания запястий встаю на ноги и иду к лестнице. По моим расчетам у нас есть минут пять. Поднимаюсь в темный коридор и слышу, как вслед за мной по лестнице проходит еще две пары ног.

Свет не зажигали. Только чуть отдернули плотные шторы, так, что свет с улицы смог осветить лежащие на полу фигуры. Их было трое, рыжебородый, похожий на Ван Гога мужик лежал, скрючившись, держа рики на животе, в блестящей луже крови. Двое бойцов, с которыми он вошел в дом, лежали тут же в коридоре. Никто не шевелился.

– Это личный представитель Халифа. – Патель ногой толкает плечо рыжебородого. Оборачивается к серому слуге и говорит что-то на гортанном языке. – Вы знаете, что в ножевом спорте нет весовых категорий? На соревнованиях пятнадцатилетний мальчишка может оказаться против тридцатилетнего мастера. Потому что нож это универсальный уравнитель. Мне повезло, Азиз лучший мастер ножа в мире, нож – это единственное оружие, в котором этот человек уступал моему Азизу… Халиф мне этого не простит. Если у меня был шанс, то теперь будет мудростью мне самому повеситься. Всем нам лучше самим покончить с жизнью…

Патель говорит со мной, но глазами обшаривает комнату. Это заметил не только я.

– Они ушли, хозяин. Твой сын и его женщина ушли, мы бы не посмели навредить твоему сыну…

– Это хорошо, спасибо тебе, Азиз. Я так редко говорю тебе спасибо за то, что ты делаешь. А вот сейчас я благодарю тебя за то, что ты не сделал. Спасибо, что не тронул моего мальчика.

– Мессиры, мы можем сейчас рассыпаться во взаимных благодарностях и, с чистой совестью, встретить ваших бывших коллег, а можем уехать из этого дома и пообщаться где-нибудь в более спокойном месте.

– Нельзя. В моей машине стоит транспондер, во всех наших машинах есть такой маячок. И в телефонах…

А ведь это идея! Когда я признавался самому себе в отсутствии плана, в том, что у меня нет следующего адреса, это было основной проблемой. Три мужика, одного из которых разыскивает вся полиция острова как подозреваемого в ограблении Тауэра, а двоих оставшихся будет искать, несколько менее многочисленное чем Скотланд Ярд, но зато и не обремененная никакими рамками закона боевое крыло «Гринго». И куда этим трем богатырям податься? Причем гарантии, что если мы сдадимся властям, к нам не подберутся товарищи из «Гринго» – никакой. Что уж проще, прослушивать полицейскую волну и приехать в тот участок, куда отвезли подозреваемых.

Я, было подумал о домике садовника. Ну в самом деле, если я был готов спрятать Кохинур в Гайд парке, то почему бы и мне самому там не отсидеться? Только вот если рисковать бесценным бриллиантом я был готов, то своею жизнью нет. Кто гарантирует, что садовник окажется дома, что он нас впустит, что вообще кто-то откроет двери?