Перстень Иуды - Корецкий Данил Аркадьевич

До Петра дошло, что он попал к лихим людям, о которых часто говорили дядька Колька с отцом, и что сейчас ему запросто могут порезать лицо крест-накрест, а то и вообще убить. Но он не испугался, наоборот, тело наполнилось какой-то недоброй, вызывающей силой, которая могла сокрушить все вокруг.

– Закон первый: без денег играть не садись!

Скок поднялся из-за стола и какой-то то ли вихляющей, то ли танцующей походкой направился к нему.

– Закон второй: проигрался – отдай! Не отдал – перо в бок!

Петр тоже встал. Был он на голову выше Скока и в свои семнадцать выглядел на двадцать пять, но мальчишеские драки – одно, а схватка с опытным, вооруженным противником – совсем другое… Еще вчера он бы в такой ситуации попытался убежать, но сейчас в груди клокотала бешеная, необузданная ярость, которая рвалась наружу.

Он шагнул навстречу и, не говоря ни слова, стремительно ударил с левой Скока в скулу. Перстень хищно впился в неестественно бледное лицо, струей брызнула кровь. Скок отлетел к стене, ударился головой и медленно сполз на пол. Софья завизжала. Но Петр уже вошел в раж. Он отбросил стул, подскочил, сапогом выбил финку из вялой руки и по инерции пнул Скока ногой в бок – раз, второй, третий…

– Стой, сучара, завалю!

Он обернулся и увидел, что Гном целится ему в лицо из нагана. По бешеному взгляду было ясно: это не шутки, сейчас выстрелит!

– Все, замнем для ясности! – спокойно сказал Петр. Наклонился, поднял финку и изо всей силы вогнал ее в стол. Тусклый клинок сломался, а его ладонь залилась кровью.

Через полчаса ситуация в доме Софьи как-то определилась, и страсти немного улеглись. Игнат перетащил Скока на кровать, уложил на высокие подушки. Тот прижимал окровавленный платок к лицу, хрипел, матерился и клялся, что вот прямо сейчас «порвет фраерка на части».

Петр сидел в углу комнаты на высоком табурете, и Софья нежно бинтовала ему руку.

Гном мрачно допивал самогон, напряженно думая о чем-то, как будто решая в уме сложную задачу. Наган лежал на столе, под рукой. И это, как понимал Петр, был плохой признак. Но ему на все признаки было наплевать. Сейчас он никого не боялся и ничего не страшился. Душа с вас вон! Будь что будет!

Наконец Гном принял решение и ударил кулаком по столу.

– Глохни, Скок! Дома свою бабу пугать будешь, а сейчас разбор слушай!

Он говорил негромко, но властно, как человек, который привык, что его слушают и слышат.

– Тебе, дураку, пора усвоить, – вожак бросил холодный взгляд на курчавого, – не надо зря хвататься за перо, а если уж взялся… Сам виноват, короче! Если хочешь счеты сводить – это твое личное дело! Нас оно не касается!

– Я ему сведу! – грозно пообещал Петр. – Живо башку отшибу!

Оставшийся без поддержки Скок промолчал.

– А ты, как тебя, Седой? – перевел взгляд Гном. – С виду ты вроде фрайер, но уж больно лихо на перо попер, да и Скока завалил привычно… Ты, случаем, не из наших? Не свойский[25]?

Петр не понял вопроса, но за него ответил Игнат.

– Не, Гном, я его с малолетства знаю, вся жизнь на виду! Чистый[26] он – батя рыбалит, дядька на базаре торгует, он в Ростов рыбу возил. С «деловыми» никогда не знался. Сегодня первый день как в город приехал. А колотушка у него и впрямь хорошая!

– Я тебя о чем-то спрашивал?! – зло зыркнул вожак. – Куда ты лезешь поперек батьки в пекло? Колотушка, дядька… Тебе вопрос еще впереди!

– Да я ничего, как скажешь, – стушевался Игнат.

– Так вот, Седой, заруби на носу – не садись за игру без монеты! – напористо сказал Гном и презрительно скривил губы. – Вообще, деревня, знай свое место. Только приехал, а уже шухер устроил, честного вора Скока искалечил не по делу, долг не отдал! Запомни, карточный долг – дело святое, за него тебя где угодно на пики поставят, кишки вмиг выпустят и на сук намотают!

Петр покаянно опустил голову. Только теперь до него стало доходить, в какую историю он влип.

А Гном продолжал разбор:

– С тебя, Пыжик, спрос особый: кого привел на хавиру?! По какому праву засветил кодлу? У меня спросил? Может, ты здесь за пахана? Может, на мое место сядешь?!

Игнат побледнел.

– Гном, я не думал… Петруха, он же свой… Мы же с ним… Он же со мной…

– Вот и опять ты базаришь без разрешения. Меня перебиваешь. А ведь мне на твое мнение наплевать! Сиди, сопи в две дырки и мои слова не ушами, а сердцем слушай!

Вожак повернулся к Софье.

– Теперь ты, кошелка лажовая! В доме чужой, а герань как стояла за занавеской, так и стоит! А если здесь не фраер беспонтовый, а легавые засаду устроили?! Спалить нас хочешь?! Бутылку увидела – все позабыла! Убью, метла поганая!

Софья с виноватым видом принялась убирать посуду и бутылки, выносить в холодные сени остатки еды.

Гном молча крутил на столе наган, и прерывать наступившую паузу никто не собирался. Томительно текли минуты.

– А ну-ка, скажи мне, Седой…

– Почему Седой? – возмутился Петр. – У меня, между прочим, имя есть.

– Между ногами у тебя яйца есть! А имя твое мне сто лет не надо. Нет у тебя больше имени! Теперь ты Седой. Кликуха такая, мною даденная. А я тебя окрестил, как поп. Ясно?

Чуть помедлив, Петр кивнул.

– Так зачем ты в Ростов приехал из своей Гниловской?

– Учиться.

– Это хорошо, – усмехнулся Гном. – Я твоим учителем стану. А науку нашу постигнешь, красиво жить начнешь. «Капуста» будет, марухи полюбят, блатные зауважают. Ты парень, гляжу, резвый, пригодишься. Тем более, ты в обязаловке: карточный долг отработать должен.

– Заработаю и отдам, – упрямо поправил Петр. Но Гном не обратил внимания на это исправление.

– Правильно. Завтра заработаешь, завтра и отдашь.

– Так быстро? Как это можно?

Вожак засмеялся, сунул наган за пояс в специальную веревочную петлю.

– Легко и красиво. Считай, завтра начинается твое обучение.

Гном встал, хлопнул растерянного Петра по плечу, потом повернулся к кровати.

– Эй, Скок, ты живой?

– Живой пока, – глухо отозвался тот. – Башка только болит…

Вожак засмеялся:

– Это хорошо, что болит. Будешь помнить, что она у тебя есть. Собирайся, пошли!

Как только Гном и Скок ушли, хозяева стали готовиться ко сну. Петру постелили на полу, а Игнат и Софья завалились в кровать.

Петр долго не мог уснуть, слушая близкую постельную возню: чмоканье, сдавленный шепот, скрип пружин, вздохи и всхлипы. Откровенно-бесстыдные звуки его возбудили, и он хотел поступить так, как поступал в станице после обжиманий с девками: сбросить давление своею собственной рукой, но стеснялся, что хозяева услышат его возню так же, как он слышал ихнюю.

Так он и лежал в возбужденном состоянии, пружины кровати уже перестали скрипеть, теперь слышалось только оживленное перешептывание. Петр разбирал отдельные фразы.

– …поимей хоть совесть…

– …одной совестью бабу не ублажишь…

– …сука ты ненасытная…

Кровать сильно заскрипела, кто-то встал, прошлепал босыми ногами и… резко сорвал с Петра одеяло. Он испуганно открыл глаза и рассмотрел в слабом лунном свете голую Софью.

– Ой, ты чего?!

– Не бойся, Петенька, ты ведь парень лихой, – зашептала она, шаря жадными руками по его телу, и быстро нашла то, что искала.

– Ого! Это не то что у Игната…

– Заткнись, дура! – обиженно подал голос тот. – Не мешайте, я спать хочу…

Петр прижух, он не знал, что ему делать. Но Софья знала. Она села на гостя верхом и принялась тереться мокрой горячей промежностью об его живот. Плоть парня закаменела.

– У такого молодца небось уже были девки? – прерывающимся шепотом спросила она, распространяя сильный запах самогона.

– Нет, – сдавленно признался Петр. – У нас с этим строго… Засекут, если что…

– Ну, лежи и учись! – она приподнялась с взмокревшего живота, села уже на возбужденно торчащую плоть и сразу принялась скакать вверх-вниз, а Петр принялся интуитивно помогать такой скачке. Софья и стонала, и мычала, и криком кричала, так что Петр даже испугался. Но все закончилось хорошо, к обоюдному удовлетворению. Заснули они в объятиях друг друга, и Петр с удовольствием отметил, что городская жизнь ему нравится.