Мюзик-холл на Гроув-Лейн - Шарлотта Брандиш

Ознакомительный фрагмент

чувствуя, как вся покрывается гусиной кожей, и улеглась в постель, всем телом ощущая ледяной холод простыней. Сон долго не приходил к ней, но, когда она наконец скользнула в мутный плен видений, несколько слезинок всё же вырвались на свободу, торопливо пробежали по щекам и скрылись в пышном кружевном воротничке ночной сорочки.

А вот Эффи Крамбл в эту ночь спала сном младенца. Ей не понадобилась даже бутыль с горячей водой, которую она каждый вечер демонстративно требовала у горничной в надежде пристыдить хозяйку пансиона, экономившую на отоплении. То, что она совершила, прокравшись в гримёрку Люсиль Бирнбаум после того, как все покинули театр, согрело её так, как не согревали ни ежевечернее какао со щедрой порцией бренди, ни аплодисменты зрителей. Эффи подготовилась к тому, что совесть слегка её помучит, но ничего подобного – на душе, напротив, воцарилось спокойствие.

К утру уродливый цветок с мерзкими болтающимися корнями, похожими на извивающихся червей, зачахнет, и Люсиль на собственной шкуре почувствует, каково это, когда лишаешься чего-то очень ценного для себя. Вообще, отмщение оказалось делом приятным и вовсе необременительным, и это открытие позабавило Эффи и в очередной раз заставило усомниться в догмах морали, вокруг которых все вечно поднимают такой шум.

Глава вторая, в которой дневное представление в театре «Эксельсиор» оказывается несколько пикантнее, чем надеялись зрители, а Эдди Пирса ожидает жестокое разочарование

На следующий день Сара Матильда Бенджамин, или Мамаша Бенни (это прозвище пристало к ней давно и стало уже таким привычным, что порой в мыслях она и сама себя так называла) с раннего утра не могла избавиться от необъяснимого гнетущего чувства. Оно царапало сердце, как когтистая лапа голодной бродячей кошки, и могло означать лишь одно – скорые перемены.

Жизненный путь Мамаши Бенни не был безоблачным, и умение быстро ориентироваться в происходящем не раз служило ей добрую службу. Эта постоянная готовность предугадать, выхватить из воздуха нити зарождающихся событий и определила её дальнейшую судьбу после того, как тяжёлый на руку и скорый на расправу супруг тихо угас от непонятной болезни, а принадлежавший ему паб, в котором она двадцать лет кряду цедила из бочонков пиво и протирала стойку, пошёл с молотка в оплату счетов от докторов-шарлатанов.

Оказавшись в буквальном смысле на улице, пятидесятилетняя вдова быстро покончила с трауром и обратила природную предприимчивость себе во благо. Мадам Элоиза – под этим именем её узнали легковерные жители Эдинбурга, которым требовалось утешение, развлечение или подсказка – всё едино! – и у которых были на это лишние шиллинги и пенсы.

Пребывая в хорошем расположении духа, мадам Элоиза обещала молодым замужним женщинам скорого прибавления в семействе, незамужним – сердечного друга или удачный брак, зрелым дамам благополучия и крепкого здоровья, джентльменам в возрасте – приращение капитала и приятное приключение, юным – рост по карьерной лестнице или выгодную женитьбу. В скверные же дни, когда на душе скребли кошки, предсказания мадам Элоизы сулили всем лишь казённые хлопоты, пустые дороги и провал всех начинаний.

Деятельность эта, осуществляемая с большим тактом и осмотрительностью, какое-то время приносила ей неплохой доход, пока в городе не объявилась заезжая знаменитость из Марселя с волшебным стеклянным шаром, в котором каждый мог узреть своё будущее (во что предприимчивая вдова, разумеется, не поверила ни на секунду), и не переманила всю постоянную клиентуру, падкую на внешний блеск и трюкачество.

Когда накопления иссякли, и стало ясно, что в Эдинбурге её более ничего не ждёт, Мамаша Бенни уложила в дорожный сундучок затёртые карты, шаль с бахромой и вышитыми руническими символами и прочие немногочисленные пожитки, и примкнула к труппе странствующих артистов. Поначалу скептически отнёсшаяся к очередному витку судьбы, она неожиданно обрела и покой, и постоянный (весьма скромный, не чета прошлому) заработок, и собственное место среди людей таких же неприкаянных, как она, но вовсе этого не стыдившихся.

Однако годы брали своё, и вскоре постоянные разъезды и выступления летом в душных павильонах, а зимой в холодных промозглых залах стали её тяготить. Поэтому, когда одержимая большой сценой (иначе это и не назовёшь, кроме как одержимостью, сама-то Мамаша Бенни была начисто лишена актёрских амбиций) Имоджен Прайс торжествующе объявила всем членам труппы, что в этом сезоне их ждёт постоянный ангажемент и к их услугам будет целый театр в Лондоне, она встретила новый поворот событий с облегчением.

Филипп Адамсон не произвёл на неё убедительного впечатления. Простачок, каких пруд пруди, так охарактеризовала она его про себя, а простачками Мамаша Бенни называла всех, кто находился от неё по другую сторону стола и готов был выслушивать небылицы и безропотно расставаться с медяками. Что уж там наплела ему чертовка Имоджен, чем заманила – её не особенно интересовало, но вот рвение, с каким новоявленный антрепренёр взялся за дело, изрядно её позабавило.

Подумать только, всерьёз решить, что их странствующая труппа комедиантов мало того, что станет трамплином для сценической карьеры Имоджен, так ещё и искренне надеяться составить конкуренцию ведущим лондонским мюзик-холлам! Прав был её старинный приятель Рафаил Смит, с которым они исколесили всю Англию, прав во всём – больше всего в этой жизни, едва ли не больше, чем дышать, люди хотят верить в чудо. Ну, и, конечно, надежда. Под этими двумя знамёнами и маршируют простачки от колыбели до могилы, и лишь немногим хватает ума выйти из строя и воспользоваться наивностью ближних себе во благо.

Но одно дело простаки – сытые, лоснящиеся, с тугим кошельком, и совсем другое – те, кто сидит по ту же сторону стола, что и ты. Кто делит с тобой и скромную трапезу, и изысканные яства, и солнечные дни на побережье лучших морских курортов, и осеннюю сырость, когда от зрителей и улыбки-то не дождёшься, не вывернувшись перед ними наизнанку.

Мамаша Бенни не первый год на свете жила и знала доподлинно (да и видела такое не раз): если в труппе начинаются склоки, добра не жди. Мелкие обиды и разногласия – это одно дело, куда без них, – но то, что началось в театре Адамсона с появлением Люсиль Бирнбаум, могло плохо кончиться, а начинать всё сначала и вновь отправляться в путешествие, не зная, где окажешься завтра, было не по ней.

Неплохо разбираясь в людях, Мамаша Бенни сразу поняла, что увещевать новенькую вести себя поскромнее бесполезно. Люсиль точно была не из простаков, но её неоправданная дерзость симпатии отнюдь не вызывала. За своё недолгое пребывание в театре она умудрилась настроить против себя большую часть