Лейф Перссон - Другие времена, другая жизнь

— Да-да, конечно… — согласился госсекретарь. Он сегодня был необъяснимо покладист. — Я имел в виду… Да, я выразился недостаточно точно, а вы, как никто другой, имеете право на эту точность. Короче говоря, я имел в виду тип городского жителя, материально независимого интеллектуала… как, например, Хелена Штейн. Или ты сам, подумал Юханссон.

— Ясно, — буркнул он. — В этих кругах люди успевают прожить с десяток жизней.

А что им еще делать? — подумал он.

— Такова жизнь, — вздохнул госсекретарь. — Возьмите, к примеру, министра иностранных дел Германии — я с ним много раз встречался, — совершенно нормальный, более того, даже приятный человек, хотя я и равнодушен ко всей этой гуманистической болтовне, и вдруг выплывает старый снимок: политическая демонстрация времен его революционной юности, и мы, к немалому нашему удивлению, видим, как будущий дипломат колошматит ногами лежащего полицейского. И тут не начнешь рассуждать, кто прав, кто виноват, хотя, может быть… В общем, картинка говорит сама за себя.

Что ты такое завел? — удивился Юханссон.

— Да, я видел этот снимок, — кивнул он. — А что касается Штейн, наши сотрудники особо аккуратны. И вы, и я, и, в первую очередь, она сама должны быть гарантированы от случайных небрежностей. Вы знаете не хуже меня, что, как только берешься за дело со всей тщательностью, на это уходит масса времени. Вот и все, так что я рассчитываю дать вам ответ самое позднее на следующей неделе.

— Вы меня обнадежили, — с удовольствием сказал госсекретарь, полулежа на диванных подушках. — И еще одно…

— Я слушаю.

— Было бы замечательно, если бы мы могли как-нибудь поужинать вместе в моем скромном жилище… Закуска, одно-два горячих блюда, так, что бог пошлет, — улыбнулся он.

— Я наслышан о ваших приемах, — улыбнулся в ответ Юханссон.

— Ничего плохого, надеюсь?

— Только хорошее.

— Ну вот и замечательно. Наши секретари созвонятся и выберут время.

Интересно, что у него на уме, думал Юханссон, возвращаясь в машине на службу. А, не все ли равно! Важно это или не важно — время покажет, не все надо предугадывать, а то станешь дуть на воду, как мой бедняга предшественник.

— Как прошел разговор с этим лопухом Бекстрёмом? — Первым делом Юханссон нашел Викландера.

— Сверх всяких ожиданий, — ответил тот. — А ты знал, что он теперь работает в государственной комиссии по убийствам?

— Это же замечательно! — Юханссон никогда не упускал из виду подобных перемещений. Он знал о назначении Бекстрёма еще до того, как оно состоялось. Этого следовало ожидать: отзывы о Бекстрёме были самые превосходные.

В этих дружных хвалах ничтожеству есть что-то успокаивающее, подумал Юханссон.

— Я попросил остальных собраться после ланча, — предупредил Викландер. Ему по-прежнему были неясны намерения Юханссона, но он решил не ломать себе голову понапрасну.

— Хорошо, — сказал Юханссон, — увидимся после ланча.

Следственная группа заседала всю вторую половину дня. Сначала Хольт толково, как всегда, охарактеризовала ситуацию.

Попытка подтвердить связь между Штейн, Тишлером и Эрикссоном с помощью анализа телефонных переговоров и банковских операций практически ничего не дала: все это уже имелось в старых следственных материалах. Единственное, что удалось добавить, — несколько разговоров между Штейн и Тишлером. Они, по-видимому, поддерживали постоянный контакт. У Штейн к тому же довольно долго был счет в брокерской фирме Тишлера, но она закрыла его несколько лет назад, когда Тишлер окончательно вышел из семейного предприятия.

— Так что я предлагаю разработку этой части закрыть, — сказала Хольт.

— Согласен, — сказал Юханссон.

К тому же это обходится чертовски дорого, подумал он. «Телиа» и другие операторы, когда от них нужна информация, заламывают такие грабительские цены — куда там сорока разбойникам!

Потом они перешли к отпечаткам пальцев Штейн и старому анализу злосчастного полотенца. Рассказ Штейн в какой-то степени объяснил появление ее отпечатков в квартире Эрикссона. Как бы то ни было, пренебречь им было нельзя, хотя и у Хольт, и у Викландера осталось впечатление, что она лгала. То же самое относилось к желудочному содержимому и следам губной помады на полотенце: и то и другое указывало на Штейн, но не исключало и других объяснений, достаточно вероятных, что делало эти доказательства юридически непригодными.

— К тому же майор не смог опознать Штейн на предъявленных снимках, — заключила Хольт.

— Как ты считаешь, есть смысл допросить Тишлера? — спросил Юханссон, заранее зная ответ.

— Только чтобы подтвердить версию Штейн и дать им понять, что нас интересует именно она.

— И на сегодняшний день, если я не ошибаюсь, у нас больше ничего нет, — подвел итог Юханссон.

— Нет. К сожалению, все ниточки на этом обрываются. Вряд ли мы что-то прозевали. На этот раз, — добавила она, слегка улыбнувшись.

— Ну и хорошо, — с неожиданной бодростью заявил Юханссон. — А теперь я хочу, чтобы все закрыли глаза.

Четверо присутствующих обменялись удивленными взглядами, но послушно выполнили просьбу — кроме Мартинес, которая явно подглядывала сквозь ресницы.

— А теперь я хочу, чтобы все, кто на сто процентов уверен, что Челя Йорана Эрикссона убила Хелена Штейн, подняли руку. — Он выждал несколько секунд. — А теперь откройте глаза.

Пять поднятых рук, включая его собственную.

— Руки можно опустить, — дружелюбно сказал Юханссон. — Позавчера я проглядел все материалы экспертизы, протоколы вскрытия плюс, по совету Анны, — улыбнулся он Хольт, — еще кое-какие мелочи. Так что теперь мне примерно ясно, как все произошло. Если кому-то интересно, могу рассказать.

— Мне интересно, — опередила всех Хольт.

Мы тут все как на иголках, подумала она, так что лучше бы он перестал кривляться.

— Ну хорошо, — сказал Юханссон. — Тогда я расскажу, каким образом Хелена Штейн заколола Челя Йорана Эрикссона.

И рассказал. Он показывал старые снимки с места преступления и говорил точно так же, как со своим лучшим другом Бу Ярнебрингом, когда они обсуждали детали следствия. Юханссон говорил почти полчаса, и, хотя он и отмечал сомнение в глазах слушателей — в конце концов, его же не было в эрикссоновской гостиной и он не мог знать, что творится в голове у Штейн или Эрикссона, — он совершенно околдовал свою немногочисленную публику, так что, когда Юханссон замолк, наступила тишина. И рассказ его вовсе не выглядел импровизацией: фотографии были тщательно отобраны и изучены, и интерпретация их выглядела убедительной.

Наконец-то я понимаю, что имел в виду Ярнебринг и другие, подумала Хольт, словно бы в первый раз увидевшая истинного Ларса Мартина Юханссона. Но вслух она это, разумеется, не сказала, а произнесла только:

— Полностью согласна. Так оно и было.

По крайней мере, в главных деталях, оставила она место для критики.

— И эта дамочка выкарабкается. Нет, этого допустить нельзя! — с откровенным полицейским азартом и плохо скрытой яростью высказалась Мартинес.

— Да уж… — произнес Викландер с редким для него жаром, хотя никто не понял, что он имеет в виду: ситуация была явно неоднозначной. — Мрачная картина.

— Наверное, самая мрачная из всех, с которыми я сталкивалась. — В голосе Маттеи угадывались слезы, она была девушкой не только умной, но и очень чувствительной.

Когда Юханссон вновь взял слово, он почему-то обратился именно к ней:

— Еще бы не мрачная! Иногда людей бывает так жалко! Хелену Штейн безусловно жаль. Да, кстати. — Он улыбнулся Маттеи. — Если я правильно понимаю, ты, Лиза, кое-что о ней накопала. Хорошо бы послушать.

Только не роман, подумал он. Мы все-таки на службе.

— Я могла бы написать целый роман о Хелене Штейн, — сказала Маттеи, словно угадав его мысли, — но хочу сосредоточиться только на двух периодах ее жизни. Во-первых, середина семидесятых, когда террористы захватили посольство, и, во-вторых, конец восьмидесятых, когда был убит Чель Йоран Эрикссон.

Что ж, мысль неплохая, подумал Юханссон, только не вздумай и в самом деле писать роман о Штейн, когда закончишь у нас работать, не то я первый прослежу, чтобы у тебя были неприятности.

— Если я правильно понимаю, ты собрала много материалов о Штейн, — повторил он, желая вернуть Маттеи к действительности.

— Материалов можно найти сколько угодно, если знать, где искать, — с энтузиазмом подхватила Маттеи. — В первую очередь о ее политических симпатиях, хотя она никогда и не лезла в первые ряды. Я нашла, например, около сотни ее снимков, опубликованных в самых разных газетах и книжках, то есть в открытых источниках. Самый первый снимок аж на обложке книги, вышедшей в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, там о ней вообще ни слова — ничего удивительного, если вспомнить ее возраст. Название «Новые левые», выпущена издательством «Фишер и K°». На обложке — репортажный снимок с демонстрации перед американским посольством в семьдесят третьем году, Штейн тогда было всего пятнадцать. Она стоит перед оцеплением и машет плакатом… В джинсах и курточке с подплечниками, в то время такие были в моде. Последний снимок — вполне официальный портрет, опубликован два года назад, когда ее назначили государственным секретарем. На ней графитового цвета костюм, темно-синяя блузка и лодочки на высоких каблуках. Между этими фотографиями двадцать пять лет. Это просто невероятно, когда смотришь на все ее фотографии в хронологическом порядке… Если кто хочет, может ознакомиться, я скопировала их на диск. — Обычно бледные щеки Лизы Маттеи покрылись румянцем волнения.