Тьма знает - Арнальдур Индридасон

Волны без конца бились об него, а он мертвой хваткой вцепился в скалу, и ему удалось чуть-чуть продвинуться вдоль нее туда, где течение было не такое бешеное. Так он и держался за каменную стену исцарапанными онемевшими пальцами, вытянув голову над поверхностью, так что ее постоянно обдавало водой – и в его глазах читалась надежда, что его спасут. Он больше не смел шевельнуться, из страха сорваться, а крепко прижался к камням и попытался сидеть как можно тише.

Конрауд наблюдал его борьбу за жизнь с уступа и понимал, что закончиться это может только одним образом. Ему было трудно представить, чтоб в руках Лукаса от холода еще осталась чувствительность. Он смотрел на это – пока Лукас не разжал руку и не закружился вниз по реке, и в конце концов он скрылся под волнами и больше не показывался на поверхность.

58

Масштабные поиски Лукаса по берегам реки Эльвюсау до самого устья длились много дней, но результата не принесли. Тела так и не нашли, очевидно, его унесло в море.

Конрауд навестил сестру Сигюрвина, а она сказала, что не знакома с теми двумя, убившими ее брата. От Марты она услышала подробный рассказ о том, как Сигюрвина убили в ссоре из-за контрабанды наркотиков. Она сказала, что ничего подобного не знала о своем брате – и горевала, что он влез в «такую чушь», со всеми вытекающими оттуда последствиями. Конрауд долго сидел у сестры Сигюрвина и ощутил, каким облегчением для нее было наконец получить ответы на все вопросы, не дававшие ей покою много лет, – даже если эти ответы прискорбные, – а на прощанье она обняла его и поблагодарила за упорство.

Когда в СМИ утихла буря, вызванная раскрытием этого известного старого дела, и страсти поулеглись, Хердис тайком сходила к Конрауду – тихонько, как и в тот давний вечер, в который она рассказала ему о своем брате Вилли. Они сели в гостиной, и он собрался принести для них напиток – он решил, что это будет не лишним, – но она отказалась и заявила, что пить не будет.

– Я пытаюсь это сбавлять, – грустно добавила она.

– Молодец, – ответил Конрауд и не стал наливать себе вина.

– Не знаю, посмотрим.

Конрауд поделился с ней своими мыслями о Хьяльталине: как невинного заставили страдать большую часть жизни, несправедливо обвинив в убийстве. То, что Хьяльталин с самого начала решил не говорить всей правды, тоже не способствовало улучшению ситуации. Он убедил самого себя, что если он расскажет все, то еще глубже зароет себя в могилу – а заодно утянет туда с собой и женщину, которую защищал.

– А Вилли? – спросила Хердис.

– Это дело оказалось раскрыто и благодаря ему.

– Это стоило ему жизни, – сказал Хердис.

– Да.

– Этот Бернхард, он… – Хердис не смогла подобрать слов.

– Ему было нехорошо из-за Вилли, – сказал Конрауд. – Это еще одна напрасная смерть. В гибели Сигюрвина он был виновен лишь косвенно. Но он не видел другого пути, кроме как напасть на Вилли. Тайна, которую он носил в себе, сделала его нервным и агрессивным, и в конце концов, свела его в могилу.

– Мне сложно ему посочувствовать, – сказала Хердис.

– Понимаю, что это, наверное, невеликое утешение, но без Вилли это дело никогда не раскрыли бы. Вам надо смотреть на это так.

– Мне это не поможет.

– Ну, может, со временем…

Хердис покачала головой.

– Сколько жизней во всей этой истории загублено зря!

– Наверное, мне не надо было садиться с ним рядом, – задумчиво произнес Конрауд. – Мне надо было сразу же увести его с этого уступа. Я хотел приблизиться к нему осторожно. Думал: а вдруг он…

Он замолк.

– Не знаю, – сказал он наконец. – Лукас же говорил, что он там все хорошо знает, и реку, и скалы, и что он не наделает глупостей. И что он боится этой реки. Он это не нарочно сделал. И полицейские, которые были со мной, утверждают то же самое: что видели, как он встает, а потом он вдруг сорвался вниз. Ничто не указывает на то, чтоб он так поступил нарочно. Моя подруга из полиции, Марта, от меня с этим просто не отстает. Она на меня чудовищно сердита. Наверное, ей бы хотелось, чтоб я тоже утонул.

Они надолго замолчали. Каждый думал о своем.

– Мы все это время несправедливо обвиняли Хьяльталина, – произнес наконец Конрауд с нескрываемой горечью. – Вот если бы он дожил до раскрытия дела! Если бы он узнал, что его репутация восстановлена! А сейчас уже поздно. Все эти годы он говорил правду, но ему никто не верил. Никто! В последние дни я думал о том, каково ему было – этому несчастному человеку. Каково ему приходилось все время. Все эти годы, когда он пытался утверждать, что невиновен, а ему не верили. Я думал о том, какую роль сам сыграл в этом. Как я сам обращался с ним. До самого последнего времени, когда он стал неизлечимо болен. Как в системе произошел сбой. Как ошиблись мы.

– Но вы же не знали, правда? – ответила Хердис.

– Да, наверное, нет, – сказал Конрауд. – Но нам следовало бы лучше понимать. Вот в чем суть. Нам следовало бы лучше стараться. Нам следовало бы догадываться.

Когда Хердис ушла, Конрауд какое-то время все еще сидел в гостиной и думал о Лукасе и Хьяльталине и о том, как можно было бы по-другому направить ход расследования, – ведь сейчас он знал, как все было на самом деле. Тишину нарушил громкий звонок телефона. Он посмотрел на часы: уже давно двенадцатый час, – и решил, что это Марта залила за воротник и ей надо кому-нибудь излить душу. Но он ошибся. Это была Эйглоу.

– Прости, что я так поздно, – сказала она. – Я помешала?

– Вовсе нет, – ответил Конрауд.

– Я тут думала насчет того, о чем мы с тобой говорили. Про наших отцов. Общались ли они. Тебе это для чего-то нужно?

– Не знаю, – ответил Конрауд. – Я сам толком не представляю, что мне делать с этой информацией. А ты считаешь, что это надо?

Они оба замолчали.

– Ты и впрямь считаешь, что они снова начали работать вместе? – спросила Эйглоу. – Ты можешь это как-нибудь установить?

– Я знаю, что они познакомились во время войны, когда оба состояли в Обществе психических исследований, – сказал Конрауд. – После нашего с тобой разговора я размышлял, жив ли еще кто-нибудь из этого общества, кто может знать о них что-нибудь – даже то, стали ли они снова видеться. Но, по-моему, их