Море смерти, берег любви - Светлана Владимировна Успенская

быть, он боится их всепожирающей жадности. Женщинам мало только тела, им подавай всё, что есть у мужчины, – время, деньги и, в первую очередь, его бессмертную душу… Многие уверены, что он голубой. Нет, он не голубой. Ему одинаково нравятся и мужчины, и женщины, ведь секс для него давно уже существует вне пола, он универсален, отделен от традиционной, навязшей в зубах половой полярности – именно это сейчас супермодно. В конце двадцатого века смешно быть моносексуалом, сейчас секс превращается просто в специфическую форму взаимоотношений между любыми двумя человеческими особями, независимо от пола. Теперь это не бурные страсти Ромео и Джульетты, Элоизы и Абеляра, Гойи и герцогини Альба. Это акт между двумя инфузориями-туфельками, которым природа еще не успела навязать половые различия. И какая разница, кто инфузория по паспорту, мужчина или женщина?.. Именно сейчас наступает эра гермафродитов, недаром греки считали гермафродитов богочеловеками, вознося им божеские почести. А греки, в отличие от современных человекообразных обезьян, понимали толк в красоте… Ему, Ринату, как художнику, вообще не нравятся люди, которые являются яркими, типичными представителями своего пола: женщины-вамп, при взгляде на которых всплывает в памяти всё некогда слышанное о родах и абортах – постель, залитая кровью, и жирный склизкий младенец какого-то сизого цвета, присосавшийся к огромной груди; или мужчины с круглыми бицепсами, вызывающие в памяти освежеванные туши быков – торжество мяса над духом, торжество формы над содержанием, торжество пола над общечеловеческим. Ему нравится тонкая, одухотворенная красота, в которой угадывается холодность сонной зимы, первая робость и ласка апрельского солнца, освежающая прохлада летнего дождя. Такую красоту можно встретить разве что у белокурых юношей астенического телосложения и редко, очень редко – у северных женщин того строгого мученического облика, который характерен для древнерусского живописного канона.

Сегодня ему даже странно вспомнить, что совсем недавно, года два назад, он чуть было не женился – так захватила его женщина, которую он теперь тщетно пытался забыть. Она казалась ему такой, какую он рисовал на своих картинах, – хрупкий тонкорукий подросток, не мальчик, не девочка, унисексуальный человек, космическое дитя, опутанное сетями цивилизации. Она была его идеальной моделью, его мечтой – длинное узкое бедро, немного широковатые плечи пловчихи, узкая рука, гибкие пальцы пианистки, тонкая прозрачная кожа с голубоватыми прожилками вен – всё это само просилось на полотно.

Он писал страстно, запоем, писал и с натуры, и по памяти, в разлуке и во время их редких встреч. Он писал с нее пришельцев для своей эпопеи «Космические войны» (наверняка уж инопланетяне-то давным-давно решили проблему пола, преодолели его узы): среди хаоса и темноты первобытного мира, в бушующей стихии праматерии (или постматерии), среди летающих человеческих внутренностей и обломков нашего вечного мира, несомые солнечным ветром парят две фигуры в белых одеждах с огромными удивленными глазами первооткрывателей… Он рисовал с нее и Елену и Париса для заказанных ему иллюстраций «Илиады» – кудрявый воин, потрясающий копьем, у него тонкое лицо подростка и хрупкая фигура, очертания которой теряются в складках белого хитона, маленький эльф, порхающий с цветка на цветок среди ужасов кровавой битвы… Потом, когда они почти разошлись, он нарисовал ее по-другому. Сквозь обманчивый облик унисекса он различил самку богомола в милом обличьем – огромное чудовище, пожирающее мужчин. Эта картина – одна из лучших его работ.

За круглым столом восседает жирная бабища с чертами плодовитой матери семейства. Перед ней на тарелке лежит крошечный обнаженный человек, с которым эта дама умело расправляется при помощи ножа и вилки, – еще живая голова с искаженными от ужаса чертами наколота на зубец вилки, аккуратно расчлененное тело полито кетчупом и посыпано мелко нарезанной зеленью. И главное, зрителю непонятно – кетчуп это или кровь… А внутри женщины копошатся съеденные ею люди… Еще несколько жертв, ожидая своей участи, лежат на блюде, украшенные лимонными дольками и кусочками живой плоти. У одного из мужчин с лицом великомученика (полнейшее сходство с супругом прототипа картины!) во рту веточка петрушки, вместо глаз вставлены оливки – всё это напоминает дореволюционное барское пиршество, когда сытая челядь вносит в залу поросёнка, фаршированного гречневой кашей. Короче, «чудище обло, озорно и лаяй». Но самое замечательное – выражение лица каннибалки, холодное и деловитое, равнодушное и пресыщенное, жадное и вместе с тем царственно-великолепное. А голова человека, наколотая на вилку, – это голова его самого, Рината. На блюде и внутри женщины – лица многих его друзей… Теперь уже многих нет в живых – «иных уж нет, а те далече…».

Когда она увидела его картину «Наслаждение» на выставке в «Gallery-art», она сразу поняла, кого он изобразил, несмотря на полнейшее несходство общих черт. В чём, в чём, а в его творчестве она великолепно разбиралась!

Она приблизилась к нему, обдав ароматом дорогих духов. Этот аромат был ему незнаком, слишком долго они не виделись, и со змеиной улыбкой прошептала:

– Кажется, я тебя еще не скушала, да?.. Но, судя по твоему натюрморту, ты, бедняга, сам торопишься оказаться в уютной атмосфере моего желудка! К сожалению, пока близкое знакомство с ним я не могу тебе гарантировать! Но только пока!

И тут же, как только к ним приблизился ее дородный супруг, в дорогом костюме, при галстуке и с бриллиантовыми запонками, она беззаботно защебетала:

– Грандиозный успех, Макс! Глазунов по сравнению с тобой бездарный мазилка, ты на голову превзошел его своими иллюстрациями к «Илиаде»! Не удивлюсь, если тебя в один прекрасный момент выдвинут на лауреата Госпремии! Рафаэль по сравнению с тобой – первоклашка. Ты видел, Сашок, какие глаза у его возлюбленной из «Наслаждения»? – обратилась она к супругу. – В них бездна ада, в них райское наслаждение злом. Глаза врубелевского «Демона», только лучше! Это русские «Цветы зла»! И ты знаешь, я, кажется, узнала и твое лицо, милый, внутри этой ужасной женщины!

– Да? По-моему, ты ошибаешься, детка, – холодно парировал супруг, отходя к другим полотнам.

– Макс, ты гений, я всегда это говорила. – Улыбаясь, она перешла к другой картине. – Но без меня ты остался бы вопиющей бездарностью! Это как раз тот редкий случай, когда модель сделала художника, а не наоборот. – И, одарив его своей американизированной улыбкой в пятьдесят два зуба, она царственно повернулась и ушла.

После разговора Ринат еще рассеянно принимал благодарности, но на душе у него стало как-то пусто и тоскливо от прозвучавшей в ее словах недвусмысленной угрозы. А может быть, он, как всегда, преувеличил значение ее слов? Позже, конечно, он выкинул этот эпизод из головы, приписав его ярости брошенной женщины, но иногда в его