Дело Аляски Сандерс - Жоэль Диккер

class="p1">Но это было невозможно. Языки пламени опалили мне руки. Мне оставалось только бессильно смотреть, как книга погибает. Лицо Гарри на задней стороне обложки медленно сморщилось, потом почернело и исчезло. Подняв глаза, я увидел реального Гарри, смотревшего, как горит его портрет.

– Что я делаю? – произнес он. – Делаю то, что должен был сделать с рукописью этой гребаной книги тридцать лет назад. Хоть бы этой книги никогда не существовало. Вас ждет огромный успех, Маркус. Вы станете таким писателем, каким я никогда не был.

Через несколько месяцев после этого странного вечера я избавился от “форда” и потратил часть выплаченного Барнаски аванса на черный “рейндж ровер”. Гарри был первым человеком, которому мне хотелось показать свое приобретение. И я отправился к нему в Гусиную бухту. Он долго изучал новехонькую машину, которую я поставил у дома. Но вместо поздравлений сказал:

– И все это ради этого, Маркус. Все эти часы, годы, проведенные за столом, вся яростная жажда жизни, выплеснутая на бумагу, – все ради того, чтобы променять ваш бодрый “форд” (я знаю, я на нем пару раз ездил) на элитную тачку. Я вас не осуждаю, Маркус, вы тут ни при чем, просто так работает наше общество: по-настоящему людей уже ничто не впечатляет, кроме денег. И потом, знаете, это проблема всех художников: ими восхищаются, пока они никому не известны, а когда они приходят к успеху, ими начинают брезговать, потому что выясняется, что они как все. Когда деньгами швыряются трейдеры, которые делают деньги из денег, это никого не смущает, хоть мы и презираем их за алчность. А от артистов ждут, чтобы они немножко подняли планку, чтобы они были выше этого. Но, в сущности, это вполне нормально: артист, срубив бабла, хочет его тратить. Успех сродни болезни, Маркус, скоро вы это поймете. Поведение меняется. Успех у публики, известность, то есть взгляд других, обращенный на вас, влияет на то, как вы себя ведете. Этот взгляд не дает вам жить нормально. Но не пугайтесь: раз успех – это обычная болезнь, значит, он порождает антитела. Борется сам с собой, внутри себя. Стало быть, успех – это запрограммированное поражение.

* * *

Я закончил свой рассказ. Гэхаловуд глядел на меня с любопытством:

– Значит, Маркус на “форде” – это то, кем вы стали бы, если бы не успех, да?

– Точно.

– И были бы вы счастливее?

– Черт его знает.

– Но вы до сих пор любите эту девушку? – спросил он, показав на Эмму вдали.

– Нет, я люблю тот идеал, который в ней воплощен. Это могла быть и моя тетя Анита, и даже Хелен.

– Кончайте с идеалами, писатель, и переходите к практике. Семейная пара купается в счастье несколько месяцев, не больше. А потом – труд, компромиссы, фрустрации, слезы. Но оно того стоит, потому что в результате возникает целое, которое держится не химией и волшебством, – вы это целое строите сами. Любовь не живет сама по себе, ее создают.

Я кивнул. Гэхаловуд братски хлопнул меня по плечу:

– Давайте вернем эту тачку, и поехали домой.

– Сперва я должен объяснить, почему я здесь.

– Почему вы тут шпионите за людьми? Вы мне только что сказали.

– Нет, сержант. Я должен объяснить, почему ввязался в это расследование. Хочу быть перед вами честным: я и сам не знаю, веду ли его в память о Хелен, или чтобы очистить вашу совесть, или попросту ради себя самого, как законченный эгоист. Потому что пока я вкладываюсь в это дело, мне не нужно думать про собственную жизнь.

Повисла долгая пауза. Наконец Гэхаловуд ответил признанием на признание:

– Знаете, почему я вчера утром приехал к вам в гостиницу?

– Рассказать, как продвигается расследование, я так полагаю.

– В воскресенье, писатель? С утра? Думаете, мне нечем заняться в воскресное утро, кроме как мчаться в Маунт-Плезант поболтать о текущих делах?

– Есть чем, – ответил я, не понимая, куда он клонит. – Наверное, вы могли найти занятие и получше.

– Так вот, писатель: нет. Вот как оно у меня на самом деле. У меня почти ничего не осталось в жизни. Кроме этого расследования, кроме вас.

– У вас же дочки.

– Они в субботу с утра уехали на три недели в лагерь в Мэне. Малия – инструктором, Лиза просто так. Мы про это договорились почти год назад, им очень хотелось. И потом, думаю, им полезно проветриться после всего, что случилось. В общем, теперь мой черед быть с вами откровенным, писатель: не будь этого дела, я бы слонялся по дому и подыхал от одиночества. Позвольте сказать вам доброе слово, больше я его точно не скажу: спасибо.

Я улыбнулся. Он улыбнулся в ответ:

– Сдавайте машину и поехали обратно в Нью-Гэмпшир. По дороге расскажете мне побольше о славном Маркусе на “форде”.

– Какая уж у него слава, сержант.

Гэхаловуд, расхохотавшись, воздел глаза к небу:

– Писатель, если бы вас не существовало, вас бы следовало выдумать.

Мужская тюрьма штата Нью-Гэмпшир была мне знакома: летом 2008 года я несколько раз навещал там Гарри во время его заключения. И в то утро, заезжая на парковку для посетителей, я испытал острое и неприятное ощущение дежавю.

Глава 17

Форелий рай

Маунт-Плезант, штат Нью-Гэмпшир

Вторник, 13 июля 2010 года

Демонстрация проходила у входа в тюрьму, но не перекрывала его. С десяток манифестантов спокойно расположились на большом огороженном участке тротуара и махали плакатами с требованием освободить Эрика Донована. За ними благодушно и явно скептически присматривали двое полицейских, попивая кофе в машине.

На протяжении долгих лет, в любое время года, неутомимая группа поддержки проводила здесь ровно час каждый второй вторник месяца – под дождем и снегом, на морозе, на ветру, под палящим солнцем. Состав ее был неизменным: Лорен Донован, ее родители Джанет и Марк, адвокат Патрисия Уайдсмит и несколько друзей семьи, главным образом пенсионеров. На сей раз, в отличие от предыдущих, на ней присутствовали и журналисты. Едва они заметили нас с Гэхаловудом, как на нас надвинулся целый лес микрофонов и камер:

– Вы приехали поучаствовать в демонстрации в защиту Эрика Донована?

– Мы приехали только затем, чтобы повидать Эрика Донована, – заявил Гэхаловуд. – Наше присутствие здесь не связано ни с каким конкретным событием.

– Как продвигается расследование? – спросил какой-то журналист.

– Речь об официальном полицейском расследовании, – напомнил Гэхаловуд. – Как вы можете догадаться, я давал подписку о неразглашении.

Гэхаловуд заранее определил порядок действий: надо было не попасть в неудобное положение, с одной стороны, перед Патрисией Уайдсмит и Донованами, а с другой – перед начальством, требующим конфиденциальности. Он немедленно прошел в дверь