Монстр внутри - Оливия Нортвуд

его огромный живот. – Ничего хорошего в них, к сожалению, нет. Ты сам понимаешь, как идут дела.

– И что это значит? – Мужчина усмехнулся и механически почесал гладко выбритый подбородок. Он скоблил лицо станком каждое утро, с тех пор как на коллег один за другим посыпались приказы об увольнении, чтобы выгодно отличаться от массы заросших пьяниц, приходившихся Нэшу родичами, друзьями или знакомыми.

– Это значит, что я больше не смогу платить тебе. – Майк взял со стола чашку с кофе, отхлебнул из неё, как пёс, и подобрал языком тёмный подтёк с дешёвого фаянса. – Перестань смотреть на меня так, будто я сообщил тебе, что ты умираешь. Ты меня пугаешь, парень. – Он рассмеялся.

Смерти он не боялся. Наоборот, эта новость вызвала бы облегчение. Его пугала нищета, с которой пришлось столкнуться после побега из Сент-Джозефа.

Мужчина постоянно ходил по краю и мог умереть несколько раз. Он бы умер – и мир покатился бы дальше, со всем его бессмысленным шумом, фальшивой иллюминацией и суетой. Ему претила фальшь. Из Монтаны он не уехал только потому, что здесь оставалось ещё хоть что-то настоящее. А теперь ему бы пришлось уехать. Пришлось бы снова искать работу, не имея образования.

– Нам придётся попрощаться с тобой, – скорбно сказал Майк.

– Ясно. – Он сложил руки на груди.

– В Хелене есть вакансии, и я могу…

– Мне не нужна твоя помощь, Майкл.

– Брось, я знаю, что сейчас сложно найти работу. Я могу, по крайней мере, дать тебе рекомендации. Они помогут.

Его поглотила тишина.

Он уже слышал эту тишину и почти прикоснулся к ней, когда вернулся от Йоргенсонов и узнал, что Хизер удочерили, когда мистер Харрис оставил его на попечение отца Иезекииля. Он оказывался на краю пропасти каждый раз, когда у него отбирали что-то, что принадлежало ему. В детстве – достоинство, самоуважение, сестру, его имя. Сейчас – ощущение безопасности и стабильности.

«Блаженны плачущие, сын мой, ибо они утешатся».

Он был безутешен. Он научился ладить с этой бездной и держать под контролем эмоции. Никому из тех, кто обворовывал его всю жизнь, не нравились его слёзы.

– Спасибо, Майкл. – Он поднялся со стула и рассеянно кивнул. – Я подумаю.

– Здесь думать нечего, – возразил Нэш. – Поговорим, когда придёшь за деньгами за неделю.

– Я позвоню. – Он взял со спинки стула свою куртку, улыбнулся и вышел за дверь.

* * *

Он вернулся домой ближе к вечеру. Проверил запасы еды и, немного успокоившись, взялся готовить ужин: разделал курицу и поставил запекаться в духовку. Открыл бутылку пива, сел на диван и включил телевизор.

Арендованный дом был пустым. Когда он въехал, здесь была только кухня и кое-какая техника. С тех пор он лишь сколотил себе стол из досок, купил диван и телевизор. Дурацкие ТВ-шоу и ситкомы были просто способом создать фоновый шум и ощущение чьего-то присутствия. Мужчина любил одиночество. Но в последнее время всё чаще думал о том, каково это – жить с женщиной. Уходить из дома и знать, что, когда ты вернёшься, она будет ждать тебя. Каково это – засыпать и просыпаться с кем-то в одной постели, любить кого-то.

Иногда ему казалось, что мать лишила его возможности ощутить близость хоть с кем-то. Он чувствовал, что она сломала в нём что-то очень важное, что-то, что делало его человеком, и не знал, как это исправить.

Иногда ему казалось, что он умер в том амбаре или в пожаре, в котором сгинули его прошлое и отец Иезекииль.

Он поднялся с дивана, запрокинул голову, допивая остатки пива, и подошёл к духовке. Есть совсем не хотелось.

– К чёрту, – сказал он в пустоту.

Выключил духовку, вышел на улицу и прыгнул в фургон. Он собирался напиться в баре, куда обычно ходил с коллегами.

Ему нравились немноголюдные захолустные бары в Миссуле за то, что там никогда не встретишь незнакомца.

Шумные, разноцветно-кричащие модные пабы, круглогодично торгующие сносным пойлом и полезными закусками, были ему отвратительны.

Но вовсе не шум и полезная еда отталкивали его от хороших баров. Он не переносил толпу. Среди людей, в толчее и разноголосице, он чувствовал себя уязвимым, чувствовал принадлежность к чему-то, над чем у него не было власти, к тому, что не хотело его принимать, – к обществу. Стоило взглянуть на лица людей, которых мужчина так или иначе знал, на их двигающиеся челюсти, пустые глаза и идиотские улыбки, и в голове возникала одна и та же мысль: стадо глупых коров, непрерывно жующих свою вечную жвачку, медленно и послушно движется к скотобойне. И он – такая же глупая, простодушная корова – идёт вместе со всеми прямо в лапы смерти и ничего не может с этим поделать.

Многолюдные места он ненавидел ещё и потому, что завидовал. Потому, что все эти люди напоминали ему о том, что он одинок. Он прекрасно понимал, что есть проблемы и куда серьёзнее, но по-настоящему заботило его только одиночество. Он жалел себя совершенно по-детски, упивался обидой на всю эту непримиримую толпу, не слушая доводы уже помутившегося рассудка. Из-за этой жалости к себе и зависти к другим, к цельным мужчинам и женщинам, которых не воспитывал розгами священник или ремнём мамин бойфренд, ему становилось тошно от самого себя.

И именно поэтому он ненавидел шумные городские заведения.

Уже за стойкой в баре, где его хорошо знал бармен, он заказал пинту пива и солёные орешки.

– Привет! – За спиной он услышал Сьерру Нэш, дочь Майкла, и подумал, что её не должны пускать в бары, ей недавно стукнуло двадцать. – Мне жаль, что так получилось. С увольнением. Папа рассказал.

Он пожал плечами и уткнулся взглядом в миску солёных орешков, когда бармен поставил её рядом с бокалом его пива.

– Могу я тебя утешить? – Она приблизилась к нему и потёрлась носом об его шею.

Он тяжело сглотнул – в штанах стало тесно. Он не заметил, как её рука оказалась у него между ног.

Очнулся он, когда Сьерра затащила его в туалетную кабинку, задрала короткое платье до талии и повернулась спиной.

В какой-то момент он обхватил шею Сьерры руками, и сначала ей это даже понравилось, но, когда он надавил сильнее, она вцепилась ногтями в его запястья. Сьерра напряглась, хватая ртом воздух, и стала вырываться.

– Совсем охренел, придурок? – держась за горло, спросила она.

Мужчина стоял, прижавшись затылком к холодной кафельной стене. Он был слегка дезориентирован, но не чувствовал себя уязвимым. Он чувствовал свою власть над ней. Он мог задушить её