Тайна старого городища - Константин Мстиславович Гурьев

Меня, честно говоря, вся эта философия мало занимала, но разговор наш о грехе повернулся совсем неожиданно. Однажды Агния Львовна мне говорит: «Вы уж меня простите, голубушка, но я скажу, а вы сами думайте. С того дня, как вы у нас появились, Жорж стал возрождаться как мужчина. Дело в том, что я больна по женской части. И от физической близости пришлось нам отказаться. Городок, сами понимаете, крохотный, нас тут все знают, поэтому завести любовницу Жоржу при его положении было бы невозможно, и он три с лишним года жил, угасая. А тут, извините, стала утрами замечать, что мужчина в нем возрождается. Вы, говорит, Катенька, женщина в данное время одинокая. И если, говорит, ваши обеты и устои могут применяться к изменению обстоятельств, то подумайте. Я, как вы сами понимаете, препонов чинить не стану. Я Жоржу столь многим обязана, что молиться на него готова. Ну а дети ваши малы, да и спят они ночами».

Вот так она мне сказала и сразу же поднялась, пошла на кухню, кофе варить, и кофе мы пили с булочками, будто не было никакого разговора. Так мы и день дожили, а ночью вдруг просыпаюсь с томлением во всем моем теле. Вы сейчас, наверное, глядите и усмехаетесь, а было мне в то время двадцать семь лет. А это, между прочим, возраст, когда в женщине женское-то только созревает. Что девчонки знают о телесной любви? Уж воистину томление плоти и беспокойство гениталий. Мы с мужем любовью занимались раза-два в неделю, да учтите, что я его последний раз видела аж весной сорок первого. Потом он отбыл к себе в корпус, а там и война началась. И уже больше полугода я без мужской ласки жила. Ну а тут проснулась и понимаю, что представляла я во сне Георгия Константиновича. Назвать его красавцем нельзя было, но то, что он умел нравиться женщинам и производить впечатление, было видно сразу.

Днем мы словом не обмолвились, вечером сели у камина все вместе, что-то читали, а потом Агния поднимается и говорит:

— Ну, девочки, идемте, сегодня я вас спать уложу и историю расскажу.

И началась у меня жизнь двойная и почти бессонная. Скажу только вам, Павел Алексеевич, что лучшего мужчины у меня не было. Сама не пойму, откуда в нем было столько умения понять женское желание! Вы ведь, мужчины, самцы. Вам природный инстинкт удовлетворить надо. И винить вас в этом вроде как негоже. Да мы вас и не виним. А он наслаждался не своим инстинктом, а мной и моим удовольствием.

Собственно, с этого все и началось. Неожиданно выяснилось, что я очень громко веду себя… Ну, вы понимаете… И Жорж стал меня уводить в свой кабинет. Кабинет находился в угловой комнате, самой удаленной от той, где спали девочки. Двери у кабинета были толстые и закрывались плотно. Там мы с Жоржем и наслаждались друг другом. И скажу вам честно, никакой вины я не ощущала, и никакого желания раскаяться не было. Была только радость женщины! И еще мне нравилось, что он не спешил уснуть. Иногда мы долго о чем-нибудь беседовали, лежа на диване, который стоял в его кабинете, и любуясь телами друг друга в полумраке комнаты.

Однажды Жорж был в каком-то необыкновенном состоянии. Он читал стихи, пытался петь, а потом вдруг попросил меня ничему не удивляться. Взял свой шарф и завязал мне глаза. Взял за руку и повел за собой. Потом что-то щелкнуло, раздался какой-то звук, будто дерево о дерево трется …

Кабинет у него был большой, но все равно, по моим представлениям, мы должны были уже достичь стены, а мы не останавливались.

— Осторожно, Катенька, тут ступенька, — предупредил он меня и поддержал так, что его рука легла мне ниже талии.

Я так вздрогнула от этого прикосновения и возбудилась, что не заметила какого-то изменения. Потом осознала, что мы идем по лестнице вниз. Потом — по ровной поверхности, а потом я услышала звук открываемой двери. Дверь была тяжелая, кажется, металлическая. Потом он подтолкнул меня, я сделала еще несколько шагов вперед.

И он снял повязку с моих глаз.

Невозможно описать впечатление, которое произвело на меня то, что я увидела там, в этой «пещере Аладдина». Помещение размером, наверное, метров десять на десять, довольно высокое. Кирпичная кладка образовывала своды, по стенам были развешаны картины, вдоль стен стояли старинные предметы, на полках — книги в кожаных переплетах с застежками, кажется, из золота. И почти отовсюду исходило сияние драгоценных камней.

Поверьте, Павел Алексеевич, до войны я часто бывала во многих шикарных домах и квартирах Москвы, посещала и любителей старины. Но нигде я не встречала собранными вместе и десятой доли того, что хранилось в подвале домика в провинциальном городке.

Жорж посадил меня на кожаный диван. Необычное, совершенно необычайное ощущение: прикасаться кожей тела к коже мебели. Нечто невероятное! И мы снова занялись любовью. Жорж говорил потом, что в ту ночь я кричала невероятно громко!

Екатерина Кирилловна улыбнулась мечтательно!

— Было уже почти утро, Жоржу надо было собираться на работу, и мы пошли наверх. Никогда не прощу себе, что была так невнимательна и не осмотрела наш путь подробно.

Накинув халат, я сразу же отправилась в свою комнату. То ли необычное приключение, то ли накопившаяся усталость были причиной тому, что я проспала весь день. Я проснулась только под вечер, когда собирались ужинать. Выйдя к столу, я увидела Жоржа и улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ, как мне показалось, несколько виновато.

На следующий день, ближе к обеду, в двери дома постучали. Агния Львовна дверь открыла и сразу же позвала меня. На пороге стоял красноармеец.