Анна Литвинова - Заговор небес

«В Америке, значит, – усмехнулся я про себя, – тоже принимают на работу по блату». А вслух произнес:

– А теперь, Джейк, главное. Вы сказали мне, что какую-то часть своего состояния вы завещали русским женщинам, связанным с парашютным спортом… Вы не могли бы уточнить детали этого завещания?

О'Гар молчал. Казалось, он колеблется.

Из туалетной комнаты вернулась Катя. Она не подошла к нам. Села за столик. Глаза ее были припухшими, но сухими. Она смотрела в одну точку. Мне стало остро, до боли, жаль ее.

– Джейк, – мягко поднажал я, – расскажите мне об условиях завещания. Вы же понимаете, как это сейчас важно…

– Да, – печально проговорил американец. – Да, как говорит русская пословица: в деньгах не есть счастье… О'кей, я расскажу вам… Я really [37] завещал часть своих денег этим четверым русским женщинам… Как память и благодарность, что они спасли мою жизнь… Я разделил some money[38] между них… Каждой из них в равной доле…

Катя ничего мне не рассказывала о спасении жизни Джейка – но я решил оставить этот разговор на потом. Сейчас не до этого. Меня более всего интересовало завещание.

– Получат ли, по условиям вашего завещания, свою долю – в случае смерти или гибели кого-то из девушек – родственники каждой из них? – спросил я и уставился на американца.

Это был очень важный вопрос.

– Нет, – покачал головой О'Гар. И еще раз проговорил: – Нет. Ни центс.

«Значит, – подумал я, – с господина Дьячкова можно снять все подозрения. Ну и слава богу. Значит, он все-таки просто коварный изменщик, а не хладнокровный убийца… Хотя неизвестно, судя по реакции Кати, что для нее было бы легче…

И герр Лессинг, супруг несчастной Валентины, в этих преступлениях тоже не замешан… У них просто не было стимула…»

– А кто же тогда, – спросил я, – получит деньги той женщины, которая умерла или погибла?

О'Гар раздумывал.

– Еще двойной виски, лед, кола! – выкрикнул он проходившей мимо официантке. Та уважительно поклонилась.

Наконец американец решился.

– Если какая-то девушка умирает раньше меня, то деньги делят между теми, кто остается… Соответственно, доля каждой живой девушки будет возрастать за счет тех, кто умер…

– Вот оно как! – пробормотал я. – Ну, а если они, не дай бог, погибнут все четверо?

– Тогда все деньги будет иметь аэроклуб в Колосове… А точней – чтобы было меньше бюрократизма и налогов – его начальник Иван Фомич Громико…

– О господи… – выдохнул я.

Иван Фомич Громыко. Воздушный ас. Отец родной для Насти, Кати, Вали, Маши…

– Джейк! – обратился я к американцу. Кажется, это был последний существенный вопрос. – Кто мог знать – здесь, в России, – об условиях вашего завещания?

– Я могу говорить точно, кто знает. Это Мэри Маркелова. Я уверен в этом. И ее сын Борис, наверно, знает…

Да, жаль, что я все ж таки не заказал виски. И плевать на всяких там гаишников.

Кажется, все становилось на свои места. Дело словно высветилось пронзительно-белым, безжалостным, меркантильнейшим светом.

Итак, по порядку.

Мария Маркелова каким-то образом – наверное, в то время, когда она была в Штатах, – прознала об условиях завещания Джейка. Бестолковая, много и сильно пьющая, она в последнее время дружила с Фомичом. Они везде бывали вместе, много совместно выпивали – может, и спали друг с другом, если Фомич еще на это способен… Наверное, когда-нибудь Маша по пьянке проболталась ему об условиях завещания О'Гары… И тогда Фомич решил обеспечить себе безбедную старость. И для того не побрезговал ничем…

Он принялся одну за другой устранять своих девочек-парашютисток… На вечеринке у Лессингов он подложил яд – а может быть, просто бледную поганку – в тарелку Насти Полевой.

В тот же вечер он, оставшись утешать плачущую хозяйку, Валентину, напоил ее – и, когда она заснула, спустился вниз, в гараж, и перерезал тормозные шланги на обеих машинах, принадлежащих Лессингам…

Ждать аварии пришлось долго – на следующее утро Валентина Лессинг не поехала на своей машине, взяла такси и уехала в аэропорт, а затем в Кельн, к мужу. Но в конце концов его ловушка сработала – Валентина по возвращении села за руль и едва не погибла… Да и сейчас находится между жизнью и смертью, и вполне возможно (дай ей бог здоровья, конечно), исход окажется таким, на который надеялся Фомич…

Для него, видимо, не составило никакого труда вычислить ежедневный маршрут Кати Калашниковой, и вечером шестого января он стрелял на людном перекрестке в Катю… К счастью, покушение не удалось – но ее жизни до сих пор, похоже, угрожает опасность…

И, наконец, вчера ночью Фомич Громыко, наверное, напоив свою собутыльницу (и, возможно, любовницу) Машку до бесчувствия, устроил пожар в ее квартире – мог даже не использовать бензин или там ГСМ – достаточно окурка или спички и вороха газет… Маша Маркелова погибла в огне…

Какая мерзость!

Интересно, ради какой суммы это делалось? Ради какой дозы баксов люди теряют в себе все человеческое и начинают убивать не просто себе подобных – а своих подопечных? Девушек, к которым Фомич когда-то, судя по рассказам Кати, относился с почти отцовской нежностью?

– И последний вопрос, Джейк… – проговорил я. – Какую сумму вы выделили по своему завещанию на всю эту четверку женщин-скайдайверов[39]?

– Пятьдесят миллионов американских долларов, – печально проговорил О'Гар. – По двенадцать с половина миллиона на каждую.

Я вскочил с кресла.

Домашний адрес Фомича у меня был: город Чехов, улица Пионерская, дом пять, квартира три. Знал я и то, что зачастую он проводит время, в том числе ночи, на работе. Катя говорила, что у Фомича есть резиденция на аэродроме в Колосове. Что ж, надо ехать, тем паче, Колосово и Чехов расположены почти рядом.

Пора было брать гада и раскалывать его.

– Куда вы? – полюбопытствовал америкашка, когда я поднялся.

– К Фомичу.

– Я с вами, – не раздумывая, сказал он. – Хочу смотреть ему глаза.

Мне положительно нравился этот заморский гость.

Я подошел к Кате – она по-прежнему сидела, уставясь в пространство, в каком-то горестном оцепенении. Перед ней стоял нетронутый стакан воды.

Подсев к ней, я по-братски, утишающе, положил руку на плечо. В двух словах обрисовал ситуацию. Кажется, она понимала – и не понимала: слишком много свалилось на нее в последние дни.

В конце я сказал:

– Мы с Джейком едем за Фомичом. Я завезу тебя, – это «тебя» вырвалось непроизвольно: я очень жалел ее, – я завезу тебя домой.

– Нет! – почти испуганно вскрикнула она. – Нет!

– Дьячков здесь ни при чем…

– Нет! – проговорила она и по ее лицу пробежала гримаса отвращения. Она добавила твердо: – Я поеду с тобой! С тобой и Джейком!

Джейк махнул официантке, крикнул:

– Bill, please![40] – и сделал жест, обозначающий, что он платит за все выпитое нами четверыми, вместе с господином Дьячковым, включая нетронутый Катин стакан минеральной воды.

После ярко освещенной, праздничной, рождественской Москвы Симферопольское шоссе казалось провинциальным трактом. Коварный снег маскировал колдобины. «Восьмерка» то и дело с грохотом проваливалась в ямы, и Паша всякий раз шевелил губами, беззвучно ругаясь. В стылой январской темноте мелькали фары встречных грузовиков. Неуютно, тряско было в машине…

Джейк, который так и не привык к американским горкам русских дорог, сидел, вцепившись в пристяжной ремень. Катя сжалась на заднем сиденье. Она была довольна, что машина шла на большой скорости. Ветер громко бился в обшивку салона и избавлял от необходимости поддерживать разговор.

Да говорить было не о чем. Ей оставалось только признаться в поражении. В поражении «по жизни».

Признаться в том, что ценности, которыми она так дорожила, – и любимое парашютное братство, и любящий муж, – оказались пустышкой. В том, что Фомич, которого она всю жизнь считала настоящим другом и чуть ли не крестным отцом, променял ее доверие (и почти дочернюю любовь) на американские миллионы…

…Но Андрей был самой болезненной, незаживающей раной. Она могла ждать подвоха от кого угодно – но только не от спокойного, домашнего, влюбленного в нее и в науку мужа. Катя и выбрала-то его, в числе прочих его достоинств имея в виду, что такой – никогда не изменит. Будет предан и надежен всю жизнь.

И как безнадежно она, оказывается, ошибалась…

Перед глазами против воли мелькали яркие, праздничные картинки. Вот Андрей будит ее в холодной парижской мансарде. Прижимает к теплым со сна щекам букет хрупких фиалок. Ставит на кровать коробку – из целлофанового окошечка выглядывают ее любимые эклеры…

Вот они с Андреем вместе выбирают мебель для спальни. Для их собственной спальни в московской квартире. По вечерам листают каталоги, а все субботы проводят в магазинах. Азартно спорят о цвете и стиле спальных гарнитуров. В одном из дорогих салонов Андрей озабоченно шепчет ей на ухо: «Бог с ним, со стилем! Главное, чтобы кровать была крепкой… Ты ж понимаешь…»