Елена Гайворонская - Игра с огнем

Ознакомительный фрагмент

Когда сестры переступили порог, мать возилась на кухне.

– Девочки, – крикнула она, – Принесите воды!

– Шурка, сходи, – не останавливаясь, бросила через плечо сестра.

– Почему всегда я?

Сестра полуобернулась, приподняв в секундном удивлении ниточки-брови, нежная кожа вокруг которых еще хранила следы легкого покраснения от безжалостного пинцета.

– Потому что ты – младшая.

Спорить было бесполезно. Шура знала об этом и препиралась лишь для порядка, на всякий случай: а вдруг в Маньке проснется-таки совесть? Обычно ж балуют меньших…

Трах! – Дверь в комнату плотно затворилась за старшей сестрой, чья совесть, если таковая имелась вообще, продолжала крепко спать.

Вздохнув, Шура взяла у матери ведро.

– Лето будет жарким, – проговорила мать не то дочери, не то себе самой, – горит земля… Она же живая, кормилица, ей тоже пить хочется…

В окно, вздыбив выцветшую занавеску, с воем ворвался свирепый суховей, бросив на стол пригоршню серой пыли.

Когда Шура вошла в комнату, сестра, полулежа на своей кровати, в изголовье которой в немыслимом количестве красовались невесть откуда добытые Манькой вырезки из газет и журналов, – Софи Лорен, Бельмондо, Элизабет Тейлор, – красила длиннющие ногтищи потрясающим сине-зеленым лаком, изготовленным из толченого мела и стыренного у матери резинового клея.

– Ну как? – она помахала в воздухе растопыренными пальцами.

– Здорово, – вздохнула Шура, снова тайно позавидовав тому, что сестра пошла после восьмого класса учиться в ПТУ на бухгалтера, где правила не были такими строгими, как в школе. Шура же была почти отличницей, училась легко, с удовольствием. Но появись она с такими ногтями на уроке математики, которую вел сам директор школы, – страшно даже представить выражения, что услыхала бы она из его уст. Поговаривали, когда-то директор работал в колонии строгого режима и изъясняться умел виртуозно.

Исполнившись печальных размышлений, Шура нечаянно задела стоявшую на стуле сумку сестры, которая плюхнулась на пол, рассыпав нехитрое содержимое.

– Корова! – гневно сдвинула брови, встряхнув белокурыми локонами, старшая. – Собирай!

Присев на корточки, Шура подняла ручку, обкусанный карандаш, губную помаду, пудреницу, расческу и…

– Мань, ты что куришь?!

– Тише, не ори! – зашипела подскочив, сестра. Глаза, подведенные до висков зелеными стрелками, угрожающе потемнели. – Только скажи маме! Я с тобой разговаривать перестану, поняла? Рот закрой – муха влетит. И перестань меня называть меня этой дурацкой Маней. Меня зовут Марианна, ясно? Ма-ри-ан-на!

– Тогда и ты меня Александрой зови, – с вызовом сказала младшая.

– Погляди на себя в зеркало! – фыркнула Марианна. – Тоже мне, Александра! Тебя Фросей надо было записать или Лукерьей.

Шура не стала смотреть в зеркало. Она и так знала, что сестра права. Невысокая, полненькая, с семейкой веснушек на вздернутом носике, толстой русой косой ниже пояса, она уродилась в мать – простую местную казачку-крестьянку. Маньке-Марианне же повезло пойти в отца – высокого, белокожего, тонколицего, ясноглазого – проворовавшегося торгового работника, «мотавшего срок» на строительстве ГЭС. Он говорил, что когда-нибудь они всей семьей переедут в Ленинград, а мать противилась, мол, не сможет она жить вдали от степи и Волги… Спор этот разрешился сам собой, когда семь лет назад отец тихо скончался от аристократическо-зековской болезни – туберкулеза, в просторечье – чахотки…

– Шурка! – окликнула сестра.

– Что? – отряхнулась она от тягостных раздумий.

– Что ты думаешь делать, когда школу закончишь?

– Не знаю, – пожала плечами Шура. – Работать пойду, как все. А что?

– А то… – ясный взгляд Марианны сделался вдруг тяжелым, непонятно-колючим и каким-то чужим. – Я лично не собираюсь всю жизнь прозябать в этой дыре. Грязищи по колено, один клуб на всю округу с тошниловкой, где по бутербродам мухи елозят… А парни! Ты их рожи видела? Одно алкашье. Замуж не за кого выходить. Кем мы здесь станем? Протухшими резиной тетками? Старухами в тридцать? На всю жизнь останемся Манькой и Шуркой? Я не хочу такой судьбы, сестренка.

Пораженная, Шура опустилась на свою кровать, такую же, как у сестры, железную, с продавленным матрацем, только в изголовье – листочек с формулами по физике, для запоминания. Она никогда не видела Марианну такой прежде: с лихорадочным блеском прозрачно-зеленых глаз, с подрагивающими в азартном волнении полными розовыми губками и рваными пятнами румянца на тонких щеках.

– Я хочу поехать в Москву. – На вздохе продолжала Марианна. – В институт не поступлю, конечно – мозги у нас тебе достались. Работать утроюсь туда, где общежитие дают. А через год и ты школу закончишь. Тебе-то и вовсе, с твоей головой – сам Бог велел. Там же совсем другая жизнь, понимаешь? Улицы светлые, просторные, чистые. Кругом – огни. Магазины, кинотеатры, танцплощадки! Дома высокие… А мужики! Доктора, инженеры, ученые, знаменитости всякие…

– Ты, Мань, фильмов насмотрелась? – уныло сказала Шура. – А какие там девчонки, не обратила внимание? Они ж все с перманентом, в духах французских… И платья – не чета нашим. Кому мы там нужны? Ты-то хоть красивая, а я? Да и маму одну как оставить? Она и так после папиной смерти выпивать стала, а если еще и мы уедем… Да и что уж тут такого плохого? Город, как город, и люди разные, как везде. Думаешь, в Москве пьют меньше?

– Заткнись, дура! – пухлые губки Марианны злобно поджались в куриную гузку. – Хочешь – оставайся, ишачь на вонючем заводе, ковыряйся в грязи, плоди нищету… А я все это в гробу видала! Жизнь один раз дается, ясно? А я-то тебя умной считала… Тупица деревенская. Подойди сюда, живо! – Марианна схватила сестру за руку, повыше локтя так, что отпечатались на золотистой коже красные следы от ее пальцев, подтащила к старенькому зеркалу на стене, едва не ткнув Шуру в него носом.

– Ну, гляди на себя. Внимательно. Какой дурак сказал, что ты – некрасивая? Глазищи – во! А волосы? Веснушки можно вывести, крем специальный есть, импортный. В нашей дыре, конечно, не найти, а вот в Москве… Нечего тебе здесь делать. Другая у нас судьба, ясно? Лучшая. Ты должна меня во всем слушаться, поняла? Потому что я старшая. И знаю о жизни то, что не написано в твоих дурацких книжках. Обещай, что будешь меня слушаться, – повторила еще раз Марианна. И было в ее голосе и потемневшем взгляде нечто, заставившее Шуру кивнуть головой и пробормотать безвольное: «Да». Как обычно…

Александра Дмитриевна выбросила в пепельницу окурок. Высокий лоб, наряду с пепельной прядью, пересекло несколько усталых морщинок. Со столика дерзко и молодо улыбалась белокурая красотка.

– Я все понимаю, – глядя в прозрачно-зеленые неживые глаза, проговорила Александра. – Да, он выходит на свободу, а я ничего не могу поделать. Если бы Роман захотел мне помочь… Но он никогда не сделает этого. Ты же знаешь: он «повернут» на своей безупречной репутации. А жена Цезаря должна быть вне подозрений… Я не могу допустить скандала, иначе Роман разведется со мной… Но я что-нибудь придумаю, сестричка, обещаю…

Желая избавиться от укоризненно застывшего взгляда, Александра Дмитриевна щелкнула пультом плоского, как камбала, плазменного «Панасоника» и откинулась на шелковые подушки. Белозубая девушка из «Новостей бизнеса» СиЭнЭн восторженно сообщила о «сделке века», заключенной между японской «Као Корпорейшн» и концерном «ЛИТ»…

Суховатые губы Александры тронула саркастическая улыбка. Забавно узнавать об успехах собственного мужа с экрана телевизора или со страниц газет. Но ей было не привыкать к тому, что последние лет десять бизнес-маршруты Романа, напоминающие гигантскую паутину, окутавшую глобус, все реже пересекаются с перелетами Александры. И все-таки она не могла не испытывать невольного уважения, граничившего с бессильной злостью: этот сукин сын Роман всегда добивается своего. Всегда… Поразмыслив минуту, она решительно потянулась за телефоном и через несколько гудков услыхала сдержанное: «Йе». Нечто среднее между английским «Yes» и немецким «Ia»[6] – сокращение, весьма популярное в западном мире. Александра вновь усмехнулась: «Скоро он забудет русский».

– Это я, дорогой. Надеюсь, не разбудила?

– Здравствуй, Шура. Все в порядке: в Йорке уже утро. Рад тебя слышать.

– Узнала из «Новостей» о твоем успехе. Поздравляю.

– Спасибо, дорогая. Ты откуда?

«С Бермуд…»

– Из Москвы.

– Неужели? Я думал, ты отдыхаешь где-нибудь на островах. Что ты делаешь в России? Передают, там страшная жара?

– Да, горят торфяники. Я думаю вылететь в Йорк, так что, может быть, завтра увидимся?

– Вряд ли, дорогая, – поспешно сказал Роман. – Сегодня я должен отправиться в Цюрих, уладить кое-какие дела с банком… Мне так жаль…

– Мне тоже, – усмехнулась Александра. В гробу она видела этот отвратительный Нью-Йорк с его кошмарными небоскребами. И, уж конечно, даже и не думала туда лететь. Зато Роман об этом не знает, и потому, дунет первым же самолетом как можно дальше… Заодно и от своей очередной штатовской потаскушки, с которой наверняка планировал покувыркаться пару дней…1:0 в пользу Александры…