Николай Черкашин - Опасная игра

Еще раз отыскав взглядом фигурки неудачливых охотников, он ринулся в противоположную сторону — в лабиринт складских заборов и подъездных железнодорожных путей. В пустом товарном вагоне пересчитал пачку. Слава Богу, не «кукла». Почти новые «франклины»[3] девяностого года.

Он вышел к бывшему Дворцу водного спорта, а теперь дельфинарию и позвонил из фойе.

— Карина? Я все получил. Спасибо. Спустись на третий этаж, там в пожарном шкафу ключ от почтового ящика. Прямо в кране, завернут в конфетный фантик. Ключиком откроешь в подъезде почтовый ящик для заявок. Там найдешь то, что обещал. И… завязывай с этим делом!

Она молча швырнула трубку.

Глава шестая

ПАУК-ПТИЦЕЕД

«Разожми зубы, гад! Дыши ровнее, ритмичнее… Ты же сейчас инфаркт схватишь! — командовал сам себе Еремеев, прислушиваясь к рывкам ноющего сердца. — Расслабься! Согрей лицо ладонями… Так. Чего распсиховался? Все как надо. Все прекрасно. Просто замечательно! Вон на подоконнике пачка «капусты» — тридцать тысяч долларов — пропуск в новую жизнь. Жизнь без нервотрепки, без будильников и начальства, без просьб отстегнуть до зарплаты десять «штучек». Живи не хочу. Плыви, лети, кати на все четыре стороны. Свобода, бля, свобода, бля, свобода… Так, теперь, кажется, поется?

Свобода… А ведь в самом деле — свободен».

Расслаблены мышцы лица и тела. Сердце бьется ровно, ритмично, замедленно…

«Перенервничал, конечно, с этой чертовой «зеленью». Нервы ни к черту…

Главное определить причину стресса и тогда отпустит… Вот уже отпускает…

Мое сердце бьется спокойно и ровно…

Операцию провел на пять баллов. Все было продумано и проведено четко. Объявляю вам благодарность, капитан Еремеев. Вот только девчонку жалко. Уберут. Засветилась. Тридцать тысяч не пожалели, но ее спасли… Уберут — факт. Красивая. Жалко. Наверное, и сама не знала, что так быстро все для нее кончится. Сама виновата. Деньги больше жизни любила. Глупая. Двадцать лет. Девчонка еще. Уберут. И очень скоро. Может быть, даже этой ночью».

Еремеев встал и прошел на кухню за валокордином, хранившемся в холодильнике. Сердце не на шутку расходилось.

Дурак. Спать ложиться надо вовремя. Курить бросить. Нормально жить и питаться.

Губы слегка обожгло пряной хвоей… Присел на подоконник. Окно на двадцатом этаже не горело. Может, уже прикончили?

Рука потянулась к телефону.

«Не делай глупости!..

Только проверю — жива или нет?

Наверняка жива. А свет не горит, потому что уже второй час.

Но по «ящику» сейчас забойный фильм. Вон у соседей окна болотными огоньками синеют. Пол-Москвы смотрит.

А она спит.

С кем?

С тем, кто ее прикончит.

Жалко девку.

Хороша Маша…

С моей подачи прикончат…

А она своим зельем скольких изувечила, в могилу свела?

Не ведала, что творит.

Незнание закона не освобождает от ответственности. Да и знала же, что не сахарную пудру перевозит. Все! Конец дискуссии. Спать!»

Но палец сам набрал цифры запомнившегося номера. Номера машин и телефонов Еремеев научился заучивать еще на флоте — по особой мнемосхеме. Намертво.

В трубке пипикнуло, затем завыли долгие гудки.

«Ну, конечно же, телефон с определителем.

Говорить не буду. Только послушаю — жива или нет».

— Алло! — откликнулся недовольно сонный женский голос.

«Она?»

— Прошу прощения за поздний звонок. Но это я…

— Мы, кажется, рассчитались?

— Да, все точно. Спасибо!

— Так в чем дело?

— В вас… — и тут же перешел на ты. — Тебе твои шефы не простят засветки. Ты это понимаешь?

Трубка промолчала и резко выпалила:

— А тебе какое дело?

— Молодая. Красивая. Жалко.

— Жалко у пчелки. Шел бы ты, заботливый!..

— Я-то уйду. Но ты крепко подумай. И еще одно. Не напрягай зря своих ребят. Они и так устали.

— Это насчет чего?

— Насчет телефонного номера, который сейчас на твоем табло светится. Звоню от случайных людей. Через четверть часа меня здесь не будет. Спокойной ночи, малышка!

Она швырнула трубку. Он — тоже.

Дурак! Узнать по телефонному номеру адрес дело пятнадцати минут. Тридцать минут на дорогу. Через сорок-полста минут могут заявиться… Питон чувствительный! Мягкое у тебя сердце, Еремеев, как валенок. Он натянул джинсы, свитер, достал из-под подушки пистолет и сунул в карман кожаной куртки.

«Ваше решение?!»

Он глянул на часы: светящиеся стрелки сжимали цифру «два». В роковые минуты внутренний голос переходил на язык приказа. Срабатывала генетика четырех офицерских поколений.

«Докладываю решение: ставлю «маячок» и покидаю квартиру с «тревожным» чемоданчиком. Веду из укрытия наружное наблюдение за подъезжающими к подъезду машинами. С началом движения электричек убываю в Хотьково и живу у Тимофеева до принятия дальнейших решений…»

«Тревожный» чемоданчик, с которым он несся когда-то по боевой тревоге из дома на подводную лодку (смена белья, бритвенный прибор, флакон одеколона, карманная фляжечка с коньяком и карманного же формата томик Гумилева) хранил ныне совсем другие вещи: свежую тельняшку, кортик, «звезду шерифа» за автономку (вырезал аппендикс у боцмана под водой в Средиземном море) и «звездочку» за Афган (за десять рейдов в горы со спецназом), пару потрепанных полевых погон, с которыми вернулся из Кандагара, резной кедровый складенец Соловецкого монастыря (бабушкин подарок), семейный фотоальбомчик, две запасные обоймы к пистолету, диплом, орденские книжки.

Осмотрев комнату, он снял со стены старинный сифонный барометр, память об отце, и, упаковав его в рекламную газету «Экстра М», забивавшую каждое утро почтовый ящик наглухо, уложил реликвию поверх всех вещей. Все? Ах, да — пакет с долларами на подоконнике… Он засунул «зелень» между карманной «шильницей» со спиртом и плиткой «аварийного» шоколада. Теперь все. Увесистый, однако, чемодан.

Телефонный звонок взрезал полуночную тишину. Снял трубку:

— Кто там?

— Это я, — раздался ее голос.

— Номер проверяешь? Определитель не врет. Только ты меня с порога вернула. Больше тебе эти цифры не понадобятся.

— Да не нужен мне твой телефон! Я просто хочу сказать, что ты передергиваешь. Нечестно играешь…

— То есть?

— Ты же ведь сахар подсыпал вместо порошка!

— А насчет порошка у нас договора не было. Улику — самую главную — я тебе вернул. А вот насчет порошка — извини. Я эту гадость в унитаз высыпал. Зачем людей травить?

— Мент и есть мент! Мусор и му…

— Стерва! — бросил он в пипикающую трубку.

«Нашел кого жалеть… Конечно же, проверяла номер.

Сейчас докладывает боссам».

Он набрал ее номер. Занято. «ЧИД. Что и требовалось доказать. Ну, ничего, у нас еще есть в запасе минимум полчаса». Он оглядел комнату с тем чувством, с каким люди навсегда покидают свои стены. Жить ему здесь уже не дадут. Книги жалко. Хорошие книги подобрались. «Может, успею собрать? В коробку и к соседям? Потом передадут. Поздно, спят».

Звонок. В трубке молчание. Кто-то слушает и молчит. Проверяют? Еще раз? Зачем?

Наконец на том конце провода решились.

— Ал-ло… Это снова я.

По первым же звукам ее поплывшего голоса он понял, что она выпила.

— Ты что, поддала, что ли?

— Пахнет из трубки?

— Водярой так и несет.

— Я водку не пью. «Наполеончика» хлебнула.

— С какой это радости?

— Напугал и еще спрашивает…

«Тянет время. Держит на проводе, чтобы бультерьеры успели… Давай-давай… Все равно не успеют…»

— Напугал, говорю, и еще спрашивает!

— Пугать тебя твои же мальчики станут. Вот они напугают. Будь спок. А я — предупредил.

— Ну и что мне теперь делать?

Ему показалось, что она всхлипнула. Во всяком случае, растерянность она сымитировала мастерски.

— Ты напрасно дурачишься! — рассердился он. — Я-то лучше тебя знаю, на что твои боссы способны. Ты с ними от силы год-два общаешься, а у меня от них десятый год глаза на лоб лезут…

— Я не дурачусь! Я серьезно спрашиваю…

— Это были твои деньги? В пакете?

— Да.

— Что же они тебе не помогли?

— Они сказали, что через четверть часа все деньги ко мне вернутся… Но ты их здорово обставил.

— И что же, плакали теперь денежки?

— Нет, мне сказали, что все возместят.

— И ты поверила? И ты веришь?

— Пока еще да.

— Ты думаешь, что, находясь под колпаком, ты все еще стоишь для них тридцать тысяч баксов?

— Меня он ценит дороже.

— Кто это «он»?

— Не твое дело.

— Извини. Спросил не подумав. Последний вопрос: ты ему уже сообщила телефон, откуда я звоню?

— Да.

— Странно… Тогда зачем ты мне в этом призналась?

— Сама не знаю.

— А разговор этот тянешь, чтобы он успел?