Посох епископа - Наталья Николаевна Александрова

Этот коридор показался мне знакомым…

Впрочем, все подвальные коридоры похожи…

И тут коридор уперся в крутую лестницу, ведущую наверх.

Я поднялась по этой лестнице и оказалась перед массивной дверью, сколоченной из толстых досок…

Вот эта дверь точно была мне знакома!

Я помнила, что открыть ее не так уж просто, и сразу навалилась всем своим весом, упершись ногами в противоположную стену. Дверь понемногу сдвинулась с мертвой точки и наконец начала с мучительным скрипом открываться…

Я помнила, чтó должно сейчас произойти, и ничуть не удивилась, услышав гулкий, протяжный звук.

Ну да — дверь ударилась о колокол!

Я еще сильнее нажала на дверь — и наконец смогла с трудом протиснуться за нее.

И оказалась в знакомом подвале, где на полках и стеллажах лежали многочисленные ящики и коробки.

А вот прямо напротив двери с низкого потолка свисает большой медный колокол, в который я ударила дверью. Оригинальная система сигнализации!

Он все еще гудит…

И тут же я услышала каркающий кашель, обернулась на него — и увидела знакомую старуху.

За прошедшее время она ничуть не изменилась — тот же черный брючный костюм, те же черные волосы, уложенные на косой пробор с челкой, падающей на один глаз, и в руке, как и в прошлый раз, настоящая шпага…

— Ты кто такая? — Cтаруха уставилась на меня, и тут же в ее глазах проступило узнавание. — А, это ты… — проговорила она и убрала шпагу в ножны, превратив ее в безобидную трость. — Заходи… я тебя ждала…

— Ждали? — удивленно переспросила я, вслед за ней проходя в магазин. — Почему вы меня ждали?

Мы вошли в хорошо знакомую полутемную комнату, в магазин тростей.

Вокруг были всевозможные трости, стеки и тросточки, посохи и палки, а также зонты — современные складные, старинные в форме тех же тростей…

Я увидела трость с рукоятью в виде черепа, и другую — в форме волчьей морды, и орлиной головы, и змеиной головы с грозно раскрытым капюшоном…

— Почему вы меня ждали? — настойчиво повторила я свой вопрос. — Как вы могли знать, что я приду сюда, когда я сама об этом до сих пор не знала?

— Мне кое-кто сказал, что ты сегодня придешь.

— Кое-кто? — снова переспросила я, но старуха не ответила.

Зато я почувствовала на себе чей-то взгляд.

Повернувшись, я увидела знакомый портрет — старинный портрет в массивной резной раме, портрет властного пожилого мужчины в фиолетовом епископском облачении, с глубокими складками, разбегающимися от крыльев носа, с морщинами на лбу, складывающимися в букву «Ш»…

Мужчина из моих снов. Епископ Гровениус — так, кажется, называла старуха своего предка.

Руки его были сложены на рукоятке посоха…

На той самой старинной рукоятке, которая сейчас лежала у меня в кармане. Те же серебряные звери неизвестного вида также были повернуты друг к другу.

Мне показалось, что лицо епископа с прошлого раза изменилось — тогда он смотрел на меня сурово, а сейчас в его взгляде читалось одобрение, а губы тронула легкая улыбка.

Впрочем, может быть, все дело было в освещении…

— Я вижу, ты устала, — проговорила старуха сочувственно, — ну да, тебе многое пришлось перенести. Но мне кажется, черная полоса в твоей жизни кончилась.

«Вот интересно, с чего она это взяла? — подумала я. — Черная полоса в моей жизни как началась, когда мне было шесть лет, так до сих пор и идет. И с чего бы ей кончиться? Мать меня видеть не хочет, денег у меня нет, работа неинтересная, жилья своего нет и, наверное, не будет никогда, парня хорошего — и то нет, был этот урод Артем, так о нем и вспоминать не хочется…»

Но вслух я ничего не сказала, чтобы не обижать старую даму. Она ко мне по-хорошему…

— Ты просто устала, — повторила старуха. — А чтобы снять усталость, нужно выпить чаю… ты ведь помнишь, какой у меня хороший чай… особенный чай…

Она принялась хлопотать и вскоре уже разлила по чашкам крепкий темно-красный чай, придвинула мне одну чашку и поставила на стол вазочку с необычным черным печеньем.

— Угощайся! Ты ведь помнишь — это наш семейный рецепт — бургундское маковое печенье…

— Помню!

Я сделала глоток чая, затем осторожно взяла одно печенье, разломила и положила в рот нежный хрустящий кусочек.

И тут со мной что-то случилось. Исчезли чашки и серебряная сахарница, исчезли трости, и старуха исчезла.

Вместо этого перед глазами была комната, которую я узнала. Это была моя комната, в которой я жила до шести лет. Вот узкая кровать, вот секретер, дверцу которого я поцарапала, за что получила от матери нагоняй, вот пушистый игрушечный заяц с одним ухом, он потом жил со мной у бабушки, она и ухо ему сшила новое.

Я посадила игрушечного зайца на кровать и пою его чаем из пластмассового кукольного сервиза. В садик меня не отвели, потому что там карантин. Мамы нет дома, в соседней комнате сидит папа, но он сказал, чтобы я ему не мешала, а занималась сама. Дома скучно, но я привыкла сидеть тихонько.

Я разговариваю с зайцем и слышу звонок в дверь. Сначала я радуюсь — значит, пришла мама и можно будет выйти из комнаты, но слышу чужой женский голос и робею.

Голос мне не нравится, в нем слышится какой-то нездоровый надрыв, как будто его хозяйка тщательно сдерживает все, что у нее внутри, а там такое, что ей приходится прилагать все силы, чтобы оно не вырвалось наружу.

Я слышу, что папа называет женщину Ольгой, а потом они уходят в комнату и плотно закрывают за собой дверь.

Я снова отвлекаюсь на зайца, но чашка падает у меня из рук, и заяц валится на бок, потому что через стенку я слышу крик, потом папин изумленный голос: «Что, что ты делаешь?»

А потом я слышу вой, в котором с трудом узнаю женский голос, и понимаю, что то страшное, что она тщательно держала в себе, вырвалось наружу.

Мне очень страшно, а из комнаты слышатся стук и грохот, как будто на пол упало что-то тяжелое. А потом — быстрые шаги и хлопок входной двери.

Дверь у нас с таким замком, что сам он захлопнуться не может, это папа поставил по просьбе мамы, чтобы я случайно не захлопнула дверь и не осталась на лестнице. Именно поэтому я вышла из своей комнаты, чтобы закрыть дверь. Но не дошла до нее, потому что заглянула к папе. И увидела, что он лежит на полу, а рядом разливается лужа чего-то