Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов

— А ты в курсе, что она серьезно больна?! Ей забота нужна!

Все эти дни его не покидало тревожное ощущение, что со здоровьем Анны что-то не в порядке, но он гнал этот страх от себя, относя его на счет повышенной мнительности, часто возникающей в отношении дорого человека.

— Чем больна? — спросил он, напрягаясь от дурного предчувствия.

— Тем! Не твое дело!

— Значит, она мне скажет сама, — с досадой произнес Норов.

— Не скажет! Да ты вообще умеешь заботиться?! Хоть раз в жизни пробовал? Ты никого не любишь, кроме себя! Ты — эгоист, Нор!

— Трудно, поди, вам, альтруистам, со мной?

— Я не улечу без нее!

— Не улетай. Будем по очереди в супермаркет ездить. Только стучись, когда в мою спальню входишь, а то я пугаюсь.

***

Пивоваров набрал в первом туре без малого 37 процентов; Осинкин с Егоровым — соответственно, 23 и 22 с долями; остальное распределилось между прочими кандидатами. Раздосадованный поражением, Егоров призвал своих сторонников не голосовать ни за одного из двух победителей, но Норов верил, что протестный электорат отдаст свои голоса им, к чему бы его ни призывали. Такова была практика выборов тех лет: если кандидат от власти не набирал в первом туре больше, чем два его главных конкурента вместе взятые, во втором туре он проигрывал.

Две недели между первым и вторым туром прошли в лихорадке, однако разница между нынешним этапом гонки и предыдущим была огромной: теперь уже никого не нужно было убеждать в возможности победы Осинкина. Даже окружением Пивоварова чуяло, что его корабль идет ко дну; коммерсанты и чиновники, подобно крысам, тайком перебегали в штаб Норова; первые надеялись получить выгодные контракты, вторые — сохранить свои посты.

Ситуация окончательно определилась за пять дней до выборов, когда Дениса стараниями Леньки все-таки выпустили из изолятора под подписку о невыезде. В ту же ночь он вместе с матерью улетел в Москву, а оттуда — на Кипр, где их ждали родственники Мураховских, готовые о них позаботиться. Леньке освобождение Дениса обошлось в полмиллиона долларов, зато теперь все понимали, на чьей стороне сила.

Норов не знал, чему радоваться больше: освобождению Дениса или отъезду Ольги. Ее жажда во все вмешиваться раздражала его, особенно, в последние дни.

***

В ночь голосования настроение в штабе было совсем иным, чем две недели назад, — царило радостное оживление. Социологи уверенно предсказывали победу Осинкина; опросы на выходе показывали его превосходство. В том, что он выиграет, уже почти никто сомневался. В штаб съезжались важные персоны: прибыли некоторые руководители федеральных структур, никогда не бывавшие тут раньше, и солидные бизнесмены, едва знакомые с Осинкиным. Роилось и множество совсем посторонних людей, которые всегда слетаются на зарево победы подобно мошкаре. Кабинеты были забиты до отказа, в коридоре — не протолкнуться, сигаретный дым стоял стеной.

Праздновать и пить народ начал еще до закрытия участков, несмотря на строгий запрет Норова, желавшего дождаться подведения итогов. Когда наконец были объявлены первые официальные цифры, раздалось громкое «ура!». Осинкин опережал Пивоварова с приличным отрывом; это означало, что теперь Пивоварова не могли спасти даже подтасовки избиркома, которых все опасались.

После десяти часов трезвых в штабе уже не оставалось, даже Норов и Осинкин были навеселе. Люди продолжали прибывать непрерывно; всем хотелось оказаться рядом с победителем в минуту его торжества. Перед штабом, несмотря на холодную ноябрьскую погоду, собралась толпа. Пили все подряд: шампанское, водку, портвейн и пиво; пели песни, даже плясали. Осинкин и Норов часто выходили наружу, обнимались с незнакомыми людьми, благодарили за поддержку.

В полночь кто-то предложил отправиться в мэрию. Идея вызвала прилив энтузиазма. Толпа человек под сто, хмельная от победы и спиртного, с песнями, пешком, через весь город отправилась к мэрии.

***

С полкилометра Норов и Гаврюшкин молча в темноте поднимались в гору. Норов все это время думал только о словах Гаврюшкина относительно болезни Анны. Что у нее могло быть? Неужели… Он по-русски суеверно боялся назвать болезнь даже про себя. Да нет, она еще совсем молода! Тревога заставляла его ускорять шаги, Гаврюшкин, хотя и был гораздо выше его, с непривычки начал слегка задыхаться.

— Если ты ее не отпустишь, я тебя грохну! — мрачно пообещал он срывающимся от быстрой ходьбы голосом.

Норов, и без того взвинченный, резко остановился.

— Пойдем! — бросил он, разворачиваясь.

— Куда еще? — подозрительно осведомился Гаврюшкин.

— Домой. Надоело слушать твой матерный мусор! Несешь одно и то же, как пьяная баба: «грохну», «убью»! Сейчас вынесу ствол, отмерим десять шагов, кинем жребий, кому первому стрелять, — и вперед!

— Стреляться?! — ошарашено переспросил Гаврюшкин. — Совсем ох — л? Да с десяти шагов я в тебя не целясь попаду! Прям в лоб, бля!

— Тем лучше. Значит, риск для тебя минимальный.

— Минимальный?! Ты что, бать, издеваешься? Меня ж за такое посадят!

— А ты хотел, чтобы тебе медаль дали?

— Тебя, между прочим, тоже посадят!

— Если ты меня убьешь, то не посадят.

— А тело я куда дену?

— Съешь.

— Я те что — людоед, что ли?!

— А кто ты еще?

— Да на хер ты нужен кому! Старый, злой, — еще жрать тебя!

— Не хочешь, не ешь, — нетерпеливо пожал плечами Норов. — Да идем же, что ты застрял! Испугался?

Но Гаврюшкин по-прежнему оставался на месте.

— А ты со мной что сделаешь, если убьешь? — вдруг спросил он.

— В овраг кину.

— Куда?!

— Да хоть вон туда, — Норов кивнул в темноту. — Зверье сожрет.

— Че, правда что ли?! — поразился Гаврюшкин. — Даже не закопаешь?!

— Зачем?

— Я те что, собака что ли, в овраге валяться? — в его голосе прозвучала обида.

— Да тебе-то какая будет разница?

— Как какая?! Ну, ни хрена себе! Я ж верующий человек! Знаешь, кто ты, Нор, после этого?

— Конечно, знаю. И до, и после. Ты будешь стреляться? Нет? Тогда отстань! Не мешай слушать музыку.

И Норов быстрым шагом, не оборачиваясь, двинулся вверх.

***

От штаба до мэрии было около двух километров; по дороге часть пьяной веселой процессии, как водится, отстала, но человек сорок все-таки добрались до цели уже около половины третьего утра.

На входе дежурил старенький вахтер-пенсионер. При виде шумной нетрезвой толпы он заметно струхнул.

— Никого нет! — объявил он треснувшим старческим голосом, опасливо выглядывая из своей стеклянной будки.

Огромный холл мэрии и впрямь был пуст.

— Мы есть! — загремели голоса из толпы.

— Велели никого не пускать! — пробормотал вахтер, набирая чей-то номер телефона, вероятно, в надежде получить инструкции.

— Кто велел?

— Начальник…

— Теперь мы здесь начальники! Открывай, а то уволим!

Вахтер понял свое бессилие и без