Катафалк дальнего следования - Николай Иванович Леонов

Птичка – огромного роста мужик с детским курносым лицом, голубыми наивными глазами и лохматой, большой, начинающей уже седеть бородой, заплетенной в две косы, наподобие тех, что плели себе викинги, усмехнулся:

– Да уж лет двенадцать не виделись. С того самого дня, как ты приходил расследовать убийство Пацанчика…

– Того паренька, которого один из заезжих ростовских байкеров ножом порезал, – покивал, вспоминая то давнее расследование, Лев Иванович.

– Так, может, за встречу по «Маргарите»? Или тебе моего фирменного «Козлика» сделать? – подмигнул Птичка.

– А то ты не знаешь, что я не пью! – хмыкнул Гуров. – И про твоего «Козлика» я век не забуду! Это, наверное, ты забыл, как меня однажды из этого самого бара на своем байке домой отвозил в состоянии нестояния!

– Такое забудешь! – рассмеялся Викентий. – Вас тогда со Станиславом Васильевичем ребята здорово коктейлями накачали. Уж очень вы им по душе пришлись.

– Да, было дело… В девяносто шестом, кажется? Мы тогда с Крячко выясняли, кто вашего брата байкера из «макарова» по ночам отстреливает. Стрелка нашли только через неделю после того, как он на Мальвину охоту открыл. На том мы его охоту и прекратили. – Гуров замолчал, ненадолго уйдя в воспоминания, а потом добавил, улыбнувшись: – А в благодарность твои братья нас с Крячко так накачали спиртным, что моя Мария мне до сих пор тот день вспоминает. Молодые мы тогда еще были – зеленые. Только-только службу начинали. От Крячко тебе пламенный привет. Его тогда твоя сестренка домой отвозила на своем «Харлее». Кстати, как там она?

– Мальвина умерла шесть лет назад. Рак, – коротко ответил Птичка. – Посидим? – показал он на дальний столик возле окна. – До пяти вечера народу у нас почти не бывает. Ты ведь, думаю, зашел не потому, что соскучился по мне.

– Каюсь, Птичка, по делу я к тебе пришел. – Гуров стал серьезным и прошагал к столику, на который указывал Журавлев. – Мне информация нужна по одному пикантному заведению. А ты, насколько мне известно, обо всех ночных заведениях столицы знаешь больше, чем кто бы то ни было.

– Ну, положим, не обо всех, – усмехнулся в бороду Птичка. – Но о многих информирован неплохо. Какое именно тебя интересует?

– О «Кисси» слышал?

– Стрип-клуб, что на Сретенке? А как же! Место знаменитое в столице, хотя и закрытое для многих желающих. Так сказать, клуб только для своих, и только для мальчиков. Туда ходят телевизионщики, актеры, кое-кто из эстрады. Тебя что конкретно интересует?

– Все, – ответил Гуров. – От начала и до сегодняшних дней. Кто хозяин, есть ли крыша… В общем, все, что знаешь.

– Что, все так серьезно? – покосился на полковника Птичка и, когда тот кивнул, сказал, вздохнув: – Место хотя и элитное, но паршивое. В смысле, если бы за него взялись и потрясли хорошенько, то такое бы оттуда посыпалось… Открыли в две тысячи двенадцатом, сначала на базе ночного танцевального клуба, куда пускали всех от восемнадцати лет, но потом сделали элитным – со входом по специальным значкам. Хозяин у «Кисси» подставной. Фамилию не знаю, все зовут его Шатеном. Но реально заправляет там Кисет. Слыхал про него?

– Вор в законе Чернов Александр Игоревич, – кивнул Гуров.

– Угу, – подтвердил Птичка. – Неофициально держит половину всех ночных заведений в Москве, а официально – сеть ресторанов «ЧеРновЪ и К°» и кафе быстрого питания «Быстроешка». Сам он только сливки снимает, а дела, те, что нелегальные – наркотики, проституция, игровой бизнес, – за него его помощник ведет. Титомир – не Богдан, что поет, а другой. Просто кличку ему дали за то, что очень уж похож на этого певца и ликом, и прикидом.

– Хорошо, но что там в «Кисси»? Я так понял, что весь набор? – поторопил Птичку Лев Иванович.

– Да, в этом заведении все пышным цветом – и наркотики, и эскорт-услуги, как это сейчас называют, – усмехнулся Журавлев, – и ставки на лошадей, на ночные городские гонки на авто-мото и на бойцов. Даже на собачьи бои.

– Девочек в заведении много работает, не знаешь?

– Много, до полусотни. Но все по категориям – одни на стриптизе, другие – на услугах, третьи – дилерами, четвертые – на рекламе и ставки с игроков собирают. Текучки практически нет. Не любит Шатен своих цыпочек просто так отпускать. Только если уж совсем старые становятся и не котируются у клиентов или с катушек от наркоты съезжают.

– А старые – это сколько? – поинтересовался Гуров.

– После тридцати. Даже дамочки, которые ставки принимают, и те не старше. Чтобы в случае чего можно было на эскорт перекинуть. К нему лет в шестнадцать, а то и в пятнадцать приходят девчонки. А кто не приходит, но для бизнеса хорош, того или силой, или хитростью приводят. Со всей России собирают. Заманивают легким заработком, подсаживают на наркотики – и они оказываются во власти Шатена! Капитализм – а что ты, Лев Иванович, хочешь! – с горькой ухмылкой добавил Птичка. – Это раньше, при Союзе, считалось, что только там, за бугром, такие вещи возможны, а теперь и до нас дошло. За что боролись в девяностых, то и заслужили.

– Кстати, – нахмурился Гуров, – ты когда-нибудь слышал, чтобы от этого Шатена девочки по своей воле уходили? Бывали такие случаи?

– По своей воле, от Шатена? Не смеши! Если кто и пытался, то потом очень об этом жалел. Там организация такая, что просто так из нее никто не выходит! Если только вперед ногами от передоза.

– Понятно, – задумался Лев Иванович. – Слушай, Птичка, а девочки из стриптиза и эскортницы…

– Так, считай, что это одно и то же! – перебил собеседника Журавлев. – Одна смена на шесте вертится, вторая смена – в эскорте, потом девочки меняются. Практически без выходных работают. Но есть у Шатена и свои фаворитки, только для особых клиентов и для особых случаев. Это самые сливки – девушки высшей категории.

– И много у него таких элитных девиц?

– Не знаю, но слышал, что только пятеро. Было шесть, но одна замуж выскочила. Умудрилась улизнуть, – хмыкнул Птичка и потеребил одну из косичек на бороде.

– А вот это уже интересно! Ты ведь говорил, что от Шатена никто просто так не уходит!

– Ну, я мало что об этой истории знаю, – пожал могучими плечами Журавлев. – Мутная история. Слышал только, что та девица была любимицей у самого Кисета.

– Когда это было? Давно?

– Да года два назад.

– А как ее звали, эту элитную эскортницу, не знаешь?

– Нет, не слышал. Во всяком случае, фамилии и имени ее не знаю. Только псевдоним, так сказать, творческий, – Лисса. Она рыженькая была, вот поэтому, наверное, такой псевдоним. Созвучно с лисой.

– Рыженькая, говоришь? Тогда это просто замечательно! – обрадовался Лев Иванович, вспомнив, как выглядела убитая Вершинина. – Что ж, придется мне наведаться в сие заведение и поспрашивать там кое-кого.

Птичка немного помолчал, словно что-то прикидывая в уме, а потом спросил Гурова:

– Лев Иванович, а не ты ли случайно дело этого блогера ведешь, которого подозревают в убийстве жены-модели? Вроде как слухи шли, что она бывшая про… эскортница и стриптизерша, да к тому же наркоманка.

– Ничего-то от тебя не утаишь, Птичка! Все-то ты подмечаешь, сопоставляешь и выводы правильные делаешь, – рассмеялся Лев Иванович и похлопал Журавлева по мощному бицепсу. – Надо было тебе к нам в отдел идти работать. А ведь я тебя звал! Помнишь, когда ты помог нам вычислить Стрелка и мы с Крячко его поймали по твоей наводке?

– Так ты, Лев Иванович, когда звал, выпивший был. Я тогда подумал, что ты шутишь! – усмехнулся Птичка. – Ну, а если честно, то мне и тут, – он обвел рукой зал полутемного бара, – неплохо. Я в «Кассандре» как дома. Семьей я ведь так и не обзавелся…

– У тебя же еще братьев куча! Пятеро?

– Толку-то от них, – махнул рукой Птичка. – Они ни меня, ни мою страсть к мотоциклам никогда не понимали. Говорили, да и сейчас говорят, что в их семье я самый непутевый. Вот Мальвина меня понимала! Она хоть у нас и самая младшая была, зато самая добрая и… И вообще, не береди мне душу, Лев Иванович, воспоминаниями о сестре. Я от них уже какой год все бегу, да убежать не могу.

– Извини, Птичка. Мне очень жаль, что ты потерял Мальвину, – вздохнул Гуров. – Она была красивая и добрая женщина.

– Да, – согласился Журавлев. – Она единственная, кого я любил по-настоящему в этой жизни. А ты знаешь, – Птичка посмотрел на Гурова и улыбнулся, – она ведь