В долине солнца - Энди Дэвидсон

как ее отца за руку укусил паук-отшельник, и она видела, что с ним происходило, и это было отчасти схоже с тем, что сейчас случилось со Стилуэллом. Не слишком, но отчасти. – А в день, когда я видела вас без повязок, – продолжила она, – я могла бы подумать, что у вас проказа.

– У меня не проказа.

– Нет. Не она. Но все равно что-то в вас прогнило. – Аннабель немного покачалась в кресле, почти забыв о ноже, который держала в руке. – Может, это и не совсем по-христиански, – сказала она, – но видите ли, мистер Стиллуэлл, какую бы я ни испытывала жалость к человеку, которому где-то не повезло, или сколько бы мне ни требовалось сделать здесь работы со всяким хламом, сейчас это не имеет значения. Потому что сейчас, понимаете ли, мне следует подумать о сыне.

– Матери мальчика только о нем и стоит думать, – сказал Стиллуэлл.

– Легко сказать, когда вы не на моем месте. – Аннабель подошла к своему бюро и открыла ящичек, чтобы достать пару мужских джинсов и серую футболку. Положила их, не разворачивая, на кровать.

– Послезавтра я устраиваю Сэнди день рождения, – сказала она. – Мне нужно, чтобы до тех пор вы уехали.

Ковбой опустил глаза на покрывало.

Она оставила его одного, унеся нож с собой.

Облаченный в одежду Тома Гаскина, Тревис вышел в коридор, где стояли его еще не высохшие сапоги, приставленные каблуками к плинтусу. Шляпа была надета на них. Он поднял вещи и вышел в гостиную. Телевизор показывал одни помехи. Аннабель лежала на диване, свернувшись под самодельным одеялом. Она взглянула на него, но отвела глаза, ничего не сказав, просто уткнувшись в телевизор. Он подумал спросить ее про нож, но предпочел этого не делать и вышел в ночь, где увидел свой «Роудраннер», припаркованный на холме за мотелем. Он чувствовал слабость и голод, с каждым шагом его бедро и бок отчаянно пульсировали.

В кемпере он не увидел крови – только застарелые темные пятна на матраце.

Очищен. Обновлен.

Он сел в кухонном уголке и задумался о том, какие перед ним лежат пути.

«Никакие то не пути, – простонала Рю из тени его спального места. – Мы уже на грани, Тревис. Я не хочу быть такой медленной, не хочу быть вечно шаркающим созданием. Я не могу так жить. После того дара, что я тебе дала, вот так ты мне хочешь отплатить?»

Тревис не обращал на нее внимания. Его желудок болел сильнее, чем зашитые раны.

«Ты слабак, – прошипела Рю. – Из-за тебя мы оба ослабли».

Температура в кемпере стала падать, и вскоре с каждым его выдохом вырывалось облачно пара.

«Теперь я понимаю, Тревис, – продолжила Рю. Ее сухой надтреснутый голос был полон яда. – Теперь я понимаю, почему мамочка тебя бросила».

Луна низко висела в поздний час, когда Тревис вышел из своего кемпера. За исключением собственных ремня и сапог, на нем была только одежда, принадлежавшая мертвецу. Ветер развевал его длинные темные волосы. Он надел шляпу и зашагал медленно, сквозь боль. Взобрался на холм и встал перед крыльцом дома.

На ветру звенели колокольчики.

«Я никогда тебя не оставлю, Тревис. Никогда тебя не прогоню».

На востоке теплело утро – там словно разгорался новый огонь.

«Кто еще так тебя любил?»

Он сел на крыльцо и снял сапоги, сначала один, потом второй, и поставил их на верхнюю ступеньку. Затем поднялся и подошел к двери, медленно ее открыл, стараясь не скрипнуть старыми петлями. Ручка повернулась, и он бесшумно, в одних носках ступил на половицы и оказался в темной гостиной.

Увидел Аннабель. Она спала на диване, а телевизор все еще транслировал свой пустой шум.

Далее по коридору располагалась спальня мальчика. Тот спал с открытой дверью.

Аннабель заворочалась, перекатилась на другой бок, спиной к Тревису.

Он увидел, что из-под диванной подушки торчала рукоятка его ножа. Его было легко вынуть, если бы он ей понадобился. Он наклонился и забрал оружие.

Тихонько прошел в спальню, где спал мальчик. Встал в дверном проеме и посмотрел на узкую кровать в дальнем углу, где мальчик лежал на боку лицом к стене. Одеяло скрутилось у него в ногах, которые, голые и тонкие, оказались сверху, напоминая свежее необработанное дерево. На противоположной стороне комнаты располагался письменный стол с кучкой школьных учебников и книжной полкой над ним. На белых, обшитых рифлеными панелями стенах висели фотографии в рамках – на них был и мальчик, и его отец. Том Гаскин в джинсах и защитном кителе, с вещмешком через плечо. Том и Сэнди в бассейне, когда тот еще заполняла сверкающая голубая вода, а мальчик был совсем мал. И здесь, на ночном столике Сэнди, стояла фотография Аннабель: десятью годами моложе и беременная, она стояла на стремянке и вешала картины в кафе. Было что-то особенное в том, как свет на фото падал ей на волосы, и что-то в изгибе ее икры, видневшейся из-под зеленого платья; Тревис невольно замер. Он не знал, почему, сам не мог этого объяснить. Он думал обо всех голых поверхностях в доме собственного отца, где совсем не было фотографий в рамочках.

Все, что когда-либо терял Тревис, этот мальчик нашел.

«Но я нашла тебя», – вмешалась Рю.

«А я нашел их», – ответил Тревис.

Он прошел по коридору к входной двери. Посмотрел на спящую Аннабель. Сунул свой нож в ножны и взял пачку сигарет с зажигалкой из стола у двери, после чего покинул дом, чтобы сесть на качели на крыльце и закурить.

Сэнди проснулся.

Ему снилось, что он стоял один посреди поля за мотелем и оглядывался вокруг, ища своих кроликов. Он видел их где-то в кустах. И знал, что они еще там. Но с гор спустился волк. Он видел, как тот приближался: худой и голодный, с выпирающими ребрами. А Сэнди стоял и ничего не мог сделать от страха, и чем ближе подходил зверь, тем крупнее он казался, пока наконец не стал больше человека, с угловатыми ногами, слишком длинными для его косматого туловища, и шел он так неестественно, будто был то ли летучей мышью, то ли драконом, хотя крыльев у него не было. Мальчик увидел кроликов в последние мгновения перед тем, как чудовище его настигло. Они были далеко, возле сарая, и им ничего не грозило. В отличие от него.

Он полежал в кровати, прислушиваясь к царящей в доме тишине. На крыльце скрипнула половица, и он услышал, как заскрипели цепи, на которых висели качели.

В одной белой