Пропавший рейс - Алексей Речкалов

В общем, сидел в машине, ждал пацанов. Встал покурить, замерз, как бы зашел в дом погреться, вышел обратно, и тебя как бы слотошили.

– А с меня что?

– А ты, Петь, будешь петь, стучать и лить нам инфу на Труна – понемногу, потихоньку – нам его свалить надо, ты нам как бы не очень интересен. Будешь рассказывать, за что его прихватить можно, и не только его. Он же изверг, людей убивает; то, что вы с коммерсом и женой его сделали, малая часть его преступлений.

– А если нет?

– А если нет, Петь, то, в общем, пойдешь как соучастник изнасилования и убийства, Петь. Баба эта, как бы от ваших проделок с ума съехала, а муж кони двинул, Петь: вы как бы так его отмудохали, что селезенку ему оторвали, он от госпитализации отказался. А ночью кони двинул: следак к нему с опросом, а он как бы холодный уже. Хорошо, что все показания уже сняли заранее и материала на вас всех достаточно, и на тебя отдельно. А баба его в дурке, санитаров криками пугает, да из угла не выходит. Уедешь ты, Петь, на пятнаху строгого, и будут это как бы самые страшные твои пятнадцать лет. Статья, ты сам понимаешь, как бы нехорошая. Пятнадцать лет под шконкой, у параши, Петь.

– Да чо ты гонишь, Паш, я-то тут при чем, за что меня на столько?

– А то, Петь, что ты две души загубил, так мало того – у них еще сынишка как бы остался, а родни как бы нет, в детдом мальчишка пойдет, а ты прикинь, как ему щас в детдоме будет? После жизни в большом доме с любящими родителями. Почти как тебе на зоне, так что за тобой уже три испорченных жизни.

– Да я-то не при делах, я ее не трогал, это Сява, сука, и пацаны, я не трогал её, – начал я срываться на крик.

– А это уже не важно. Петь, ты свой выбор сделал, когда в бригаду пошел, и когда Медведева этого избивал, и теперь у тебя как бы простой выбор. Либо со мной работаешь, либо топчешь зону. А прикинь, что твои родители будут думать? Как бы сын – убийца и насильник; как они соседям в глаза смотреть будут?

Паша был моим одногодком, но сейчас он казался жестче и старше; обладая силой, он просто меня ломал через колено, мой страх уничтожал волю и подсказывал – давай, обещай ему, сделай это.

– Паш. А что, если я сейчас соглашусь, а потом работать не стану?

– Я тебя как бы просто сдам Труну, и смерть примешь лютую, стукачей как бы никто не любит.

– Я согласен, – едва выдавил я пересохшим ртом, – дай воды и курить.

– Вот и славненько. Петь, я в тебе не сомневался. Зову следака, будешь давать показания как в машине сидел, как курить выходил.

Я получил три условного, Сека ушел на пятнадцать, Барбос и Лёха ушли на восемь каждый. Жизнь покатилось своим чередом: барахолка, коммерсы, сбор дани, стрелки и разборки с Первомайскими. В девяносто шестом началась разборки, у Первомайских положили всех лидеров – Нестера, Упора и Хипаря, у наших главных убили Извена, Ляку. Понять, кто это делал, было невозможно, кровавая жатва продолжалась несколько лет, в год погибало человек по двести, стреляли свои своих за место в иерахии, стреляли свои чужих за сферы влияния, и из мести, свои и чужие стреляли чиновников и бизнесменов; стреляли легко, без угрызений совести. Жизнь перестала быть хоть чем-то ценной.

Я в тоже время поднимался все выше по иерархии и избегал конфликтов с кем-либо. Я еще тогда выработал для себя основное правило: для того, чтобы расти, необходимо быть самурайским клинком. Острым, твердым и гибким. Я осознал, что для развития личности нужно быть готовым к трудностям, подобно самурайскому клинку, который закаляется в огне. Каждое решение, каждая ошибка, каждый успех и неудача формируют характер, как кузнец формирует меч. Эта закалка потребовала терпения и стойкости: пришлось научиться принимать удары судьбы и, несмотря на них, возвращаться к своей цели, сохраняя остроту ума и духа, твердость характера и гибкость мышления. Гибкость в подходах к жизни позволила адаптироваться к любым изменяющимся условиям. Настоящая сила заключалась не только в умении создать, но и в способности подстраиваться и находить новые пути.

В одной из компаний по выбору губернатора познакомился с нужными людьми, и стучал, стучал, стучал… По случаю получилось отжать акции Новосибирского оловозавода. Грубо говоря, они сами упали в руки, спасибо нашим друзьям во власти. Я к тому времени уже был наверху пирамиды и «держал» в том числе и этот район. При этом получалось работать без трупов, только угрозами и базаром. Трун поручил быть хозяином завода, и именно тогда подвернулся момент его сдать органам. Я накопал данные на то, как он поручил своему киллеру Челентано убить двух вице-мэров, которые мешали делать бизнес на барахолке. «Волгу» первого расстреляли на шоссе по дороге в городскую администрацию в августе первого года, во второго выпустили несколько пуль, у лифта в подъезде дома, где жил, в марте 2004-го. Пока Труна прижали, я смог выскочить со своими бойцами и легализоваться.

В две тысячи первом УБОП ликвидировали; их недолюбливали многие: прокуратура, ФСБ, МВД. Во многом потому, что борцы с организованной преступностью были независимы от других силовых и правоохранительных структур. Однако, как правило, абсолютная вседозволенность обнажает пороки. Противники УБОП не раз уличали оппонентов в сотрудничестве с криминалом. Бывали случаи создания ОПГ из числа бывших «убоповцев». В те годы даже поговаривали, что сотрудники УБОП совершили убийств больше, чем раскрыли. Пашка помыкался три года в милиции, но своим так и не стал. В четвёртом году я позвал его работать к себе. Мы полностью легализовались и отошли от криминала и «контроля» территорий.

Воспоминания отступили, перед глазами была по-прежнему пустынная масса воды, совершенно равнодушная к моим переживаниям.

Так начался рост холдинга Русские Металлы. Не попади тогда я в этот замес с коммерсом и его сошедшей с ума женой, все могло пойти совсем по-другому: взмах крыла бабочки направил меня по этому пути, и в итоге привел на этот пустынный остров. Это мое искупление – я как затворник, как монах должен пройти эти испытания и искупить свою вину за то страшное насилие, за испорченные судьбы конкретных людей. Я никогда не забуду их лица, я никогда не забуду этот запах паленой человеческой кожи, я никогда не забуду тот безумный