Эффект Сюзан - Питер Хёг

class="p1">— Но вот один неверный шаг — и мы подыщем для вас контейнер с двухъярусными кроватями, биотуалетом и двориком для прогулок. Восемьдесят квадратных метров, окруженных забором с ключей проволокой под напряжением.

Чтобы как-то убить время, я начинаю печь хлеб. Я заказываю дрожжи, делаю закваску и обращаюсь к одной из нерешенных научных загадок двадцать первого века: вопросу о том, как достичь баланса между эластичными белковыми цепочками влажного теста и уровнем pH молочной кислоты, растворяющей белок.

Харальд пытается заказать книги, но ему отказывают. На чердаке он находит полуметровую стопку журналов «Det Bedste»[20] пятидесятилетней давности. Тит обнаруживает, что рядом с лабораторией держат лошадей, очевидно, в хозяйстве нужен навоз. Ей разрешают на них кататься — на сером в яблоках мерине и гнедой альфа-кобыле, — дают седло, и с этого времени она каждый день надолго уезжает.

Лабан в заброшенном сарае собирает музыкальный инструмент — из деревянных ящиков и проволоки. Я с удивлением наблюдаю, как они понемногу обживаются, словно смирившись со сложившимся положением.

Холодает, мороз и лед сковывают землю, бухта замерзает, а потом и море. Однажды ночью я дожидаюсь, пока остальные уснут, потом делаю бутерброды, пишу прощальную записку, набираю воду в пластиковую бутылку и выхожу на лед. Через час дохожу до замерзшего моря. Пройдя еще метров триста, оказываюсь у открытой воды. Иду вдоль кромки льда на север, прохожу мимо большого хутора, и еще через полтора часа передо мной на льду возникают двое мужчин.

Я не вступаю с ними в беседу. Просто разворачиваюсь и иду назад, а спустя пару часов засыпаю в своей кровати. Когда я на следующий день рассказываю Лабану и близнецам о своей ночной прогулке, они смотрят на меня с недоумением.

Становится все холоднее и холоднее, однажды утром земля покрывается десятисантиметровым слоем порошкообразного снега, невесомого и непостоянного, как туман, и, когда я отправляюсь за продуктами, мне кажется, я иду по белому облаку.

Я дохожу до хутора, Оскара нигде не видно. Я заглядываю через окно в лабораторию, там никого нет. Обхожу флигель, прохожу вдоль одной из теплиц и вдруг оказываюсь менее чем в полуметре от него. Он сидит за окном на стуле, смотрит куда-то в сторону, меня не видит.

Прямо перед ним и над его головой — персиковое дерево с зелеными плодами. С одной из ветвей свисает какая-то непонятная черно-красная масса, размером и формой напоминающая мяч для регби. Под этой массой, между его коленями, стоит белый улей с открытой крышкой. Мяч для регби — это пчелиный рой, тысячи и тысячи пчел, медленно наползающих друг на друга. Пчелы маленькие, с черными и красными полосками. Я таких прежде никогда не видела, наверное, это какой-то тропический вид. Теплица освещена оранжерейными лампами, стекла слегка запотели.

Пчелы живут в искусственном лете. Сегодня, когда я уходила, термометр на стене нашего дома показывал минус четырнадцать градусов.

В левой руке Оскар держит маленькую сетчатую коробочку, объемом не более нескольких кубических сантиметров. Он медленно погружает правую руку в рой, и вот она уже там по локоть. Потом он вытаскивает руку, между большим и указательным пальцами у него пчела, которая в два раза больше остальных. Это пчелиная матка. Он кладет ее в коробочку, медленно подносит коробочку ко рту и наклоняется к рою. Кажется, что единый пчелиный организм протягивает к нему свои тонкие ложноножки, затем вся живая масса перетекает на его лицо, покрывая его целиком — лоб, глаза, нос, рот, и свисая с подбородка, как черно-красная окладистая борода.

Он сидит неподвижно. Даже здесь, где я стою, по другую сторону двойной рамы, я слышу гул, исходящий от бесчисленных насекомых, низкий, как звук турбины. И чувствую мощную энергию роя.

Минуты на три он замирает, устанавливая контакт с душой роя, облепившего его лицо. На границе между полной жизнью и мучительной смертью.

Потом он медленно поднимает правую руку, осторожно открывает рот, вынимает коробочку, достает пчелиную матку и кладет ее обратно в улей.

Под действием биологического магнетизма рой устремляется за ней, сначала несколько пчел, затем к ним присоединяются другие, а потом и вся живая масса сползается в деревянный ящик. Несколько пчел на мгновение задерживаются над отверстием. Оскар ждет, не двигаясь, но вот и они заползают в улей, а он медленно закрывает крышку.

Он выпрямляется довольный собой, возвращаясь из другого мира в наш будничный. И тут он замечает меня. Нас разделяет полметра, между нами стеклопакет.

2

Когда у меня впервые удается хлеб, я несу его к нему. Сама не понимаю почему. Я нахожу его в лаборатории, он точит нож. Лезвие закругленное, серповидное, он точит его цилиндром из белого керамического материала, тусклого, как неполированная слоновая кость. Хлеб завернут в кухонное полотенце, я кладу его на стол рядом с ним.

И замираю на несколько минут, наблюдая за тем, как виртуозно он точит. Движения неторопливые, но при этом быстрые, экономные, один раз он проводит по лезвию большим пальцем. А потом прислоняет лезвие к ногтю под углом в девяносто градусов и осторожно нажимает на ноготь. Отрезает завиток кератина. Нож его острее бритвы.

— Окулировочный нож, — поясняет он. — Очень важна чистота среза.

В последующие недели я наблюдаю, как педантично Оскар занимается прививками растений. Иногда я нахожу его в лаборатории, иногда — у рабочих столов в теплицах. Случается, что я задерживаюсь и смотрю за его работой. Он делает прививки на саженцах, по виду — тропических деревьев. Они чешуйчатые или мохнатые, как пальмы. Здесь жарко и влажность почти сто процентов. Друг с другом мы не разговариваем — разве что уточняем что-то по нашим спискам.

Нам привозят все продукты, которые мы заказываем. Через два месяца совершенно неожиданно, без каких-либо объяснений, привозят книги для Харальда.

Первого марта на десять дней возникает иллюзия, что наступила весна. Внезапно начинает пригревать солнце, за три дня снег исчезает, остаются лишь сугробы в тени деревьев, на пятый день море освобождается ото льда, через неделю лед в бухте ломается.

Однажды утром я захожу в воду, и там, где вода уже выше колен, окунаюсь, а потом выбираюсь на мостки перед нашим домом, растираюсь полотенцем и сижу голая на солнце, прислушиваясь к тому, как жадно моя кожа впитывает свет.

На следующий день я наблюдаю, как Оскар плавает.

Я прихожу раньше, чем обычно, словно надеясь что-то узнать, расширить заданные узкие рамки. Хутор стоит у воды, и когда я приближаюсь к нему, то вижу Оскара.

Он по меньшей мере в сотне метров