Записка самоубийцы - Валерий Георгиевич Шарапов

– Умыл, – признал капитан. – У меня с Машкиным разговорец будет, в нем момент личного плана…

– Тамара? – прямо спросил Саныч.

– Да.

– Она нам тоже не чужая была, – деликатно напомнил Акимов. – Работали вместе, значит, и плоды будем вместе пожинать.

– Справедливо же? – уточнил Остапчук.

– Ну а раз так, то веди Машкина сюда.

– Есть, – козырнул Саныч.

– Наше Николаю Николаевичу, – задержанный шаркнул ножкой. – Никак снова в седле?

– Именно, – подтвердил капитан. – Присаживайтесь, гражданин. Акимов, пальчики этого товарища имеются?

– Еще нет, товарищ капитан.

– Займитесь.

– Сами будете сымать? – полюбопытствовал Машкин.

– Ничего, справлюсь, – пообещал Сергей.

– И что теперь? – вытирая испачканные кустарной дактилоскопией руки, спросил Иван Мироныч.

– Продолжим наши игры, – улыбнулся капитан, извлекая из стола моток бечевки. – Вы же не откажетесь навязать несколько узелков?

– Узелков, – повторил Мироныч, дергая углом рта. – Уличить, что ли, пытаетесь?

– А вы что ж, боитесь?

– Чего мне…

– Так тем более. Навяжите просто узелки, главное, чтобы несколько и разные.

– Извольте, если охота пришла дурачиться.

– Почему же дурачиться? – возразил Сорокин. – У следствия есть серьезные основания полагать, что именно вы убили гражданку Газзаеву, а потом имитировали ее самоубийство.

– Что ж, и улики есть? – вежливо спросил Машкин.

– Имеются. Вы человек умный, хитрить с вами бесполезно.

– Благодарю уж.

– Вот потому и просим вас по-человечески: навяжите узелков, сами свою судьбу решите.

– Черт знает что такое, – недовольно заметил Машкин. – Да на каком таком основании, позвольте спросить? Возбуждено уголовное дело, есть поручение следователя?

– Таки боишься, Мироныч? – сочувственно спросил Остапчук.

– Веревок? – весьма естественно удивился обходчик, хмыкнув, взял бечевку.

Не такелажник, не грузчик, не рыбак, не моряк, но пять узлов он состряпал быстро, вроде бы и без напряжения. Выложил на стол:

– Прошу.

Сорокин глянул, скрипнув зубами, извлек из портфеля сверток, развернул, положил сюда же.

– А раз так, то сличайте сами, товарищ Машкин. Это тот самый шнур, на котором вы повесили гражданку Газзаеву. Это так называемый казачий узел, причем не классический, завязанный по-своему. Вот здесь, – капитан указал карандашом. – Так его обычно не вяжут, это твое личное искажение. Узел имени Машкина.

Обходчик откинулся на скрипучем стуле, заложив ногу на ногу. Что-то неуловимо изменилось в нем – выражение ли лица, осанка, манера говорить. Подбородок выдвинулся вперед, простецкая калмыцкая физиономия приобрела выражение высокомерия, начальственно выбивали неторопливую дробь короткие пальцы.

– Я польщен. Улики – это очень мило, но все-таки позвольте спросить: а мотивы? Зачем мне было ее убивать? Корысти никакой, личной неприязни – тоже. Вы же не без образования, наверняка слышали про принцип куи продэст[14]…

– Блистать латынью без нужды – дурной тон, – заметил Сорокин, – но вы правы. Зачем это вам было надо беспокоиться, рисковать? Надо ж и ударить, и петлю накинуть, и к потолку притянуть, и потом еще, спохватившись, стянуть коврик со следами крови, пока пацан бегает туда-сюда.

– У вас богатая фантазия и неплохие способности к реконструкции преступлений, – похвалил Машкин. – Да, так зачем же?

– Знаете ли, до недавнего времени мне лично было это неясно, – легко приняв светский тон, отозвался капитан Сорокин. – Но потом, вспомнив кое-что и сопоставив – чисто по сыщицкому наитию, – я отправил запрос на Ставрополье. И знаете, заковыристо получилось…

Открыв портфель, достал папку, из нее – пожелтелый, увядший лист:

– Интереснейший, чудом сохранившийся документ. Это, дорогой товарищ, список номер один, доведенный циркуляром департамента полиции по особому отделу. Политический список, если помните.

– Не помню, – отрезал Машкин, прищурившись.

– Ничего страшного, бумага помнит, – утешил Сорокин. – Вот, извольте, номер восемьдесят девять: Султанов, Лавр Георгиевич, из терских казаков, выпускник Петербургского горного института, привлечен к дознанию за умышленное лишение жизни одновременно городского полицмейстера и начальника жандармского управления, совершенное путем метания снаряда…

– Любопытно, – одобрил Машкин, – но какое отношение это имеет к нашему делу?

– Уместный вопрос, – похвалил капитан, доставая из кармана лупу. – Одолжайтесь.

Сорокин выложил на стол еще одну бумагу – дактокарту, снабженную надписями на английском языке.

– Еще один уникальный документ, и тоже чудом уцелевший, хотя архивы с девятьсот пятого года сжигали неоднократно. Возможно, потому, что был составлен на английском, решили сохранить для истории. Знаете, что это?

– Завещание Георга Пятого?

– Это, дорогой товарищ… или предпочитаете «господин»?

– Я предпочитаю Иван Миронович.

– Хорошо. Это, Иван Миронович, взятые Скотленд-Ярдом отпечатки пальцев у господина Султанова, российского подданного, прибывшего в Англию обучаться горному делу, но задержанного по подозрению в покушении на члена палаты лордов, сэра, чье имя не важно. Тогда, видите ли, не натравливали друг на друга бомбистов, а вылавливали сообща. Документ прислан вместе с циркуляром. А вот это – ваши отпечатки.

Капитан пододвинул бумагу, над которой потрудился в качестве эксперта Акимов:

– Благоволите. Вот четыре потока, два – дугообразной формы, один – петля, четвертый изогнут, огибает и дуговые потоки, и петлю. Они идентичны.

Машкин молчал. Лупа лежала на столе нетронутой.

– Чего ж молчите, Лавр Георгич? А меня, случаем, не узнаете? Ну же. Шайтан, Веселая балка, Лях. У тебя такая рыжая кобыла была.

– Сказочная. Догони-ветер, – вздохнул Машкин-Султанов, вполне миролюбиво. – Амба звали ее. Тебя, прости, не припоминаю, да где уж, много вас таких было, и годы… Даже Тамара меня тоже не сразу узнала. Ну а как узнала – сам посуди, что мне было делать? Живешь-живешь честно, а тут – амба, и отправляйся на старости лет лес валить.

– Да уж, все по классике: кто бы на его месте не убил, – проворчал Остапчук. – Ну а парня-то за что порезал?

– К девке приставал, с кулаками на меня бросился – на меня-то! А ведь как родной мне был, жизнь я ему спас…

– Бывают такие, неблагодарные, – прервал Акимов. – Ладно ваньку-то валять. Отсидеться вы хотите, годик отдохнуть на нарах, а к тому времени не то что улик – и следа бы, воспоминаний не осталось, не то и казарму снесут наконец.

– Во-во, – подал голос Остапчук, – и дело вести будем не мы, которые худо-бедно да ведаем, кто ты на самом деле, а посторонние, линейный отдел. Ты ж, умный, не просто подстроил, чтобы на пути кровь пустить?

– Заскочил я в больничку-то, – между прочим заметил Сорокин, – и интересный разговор имел с хирургом, Маргаритой Вильгельмовной. Не знакомы с ней?

– Случалось, – лаконично подтвердил Султанов.

– Бывалая дама. Так вот она поделилась интересным наблюдением: раны кровавые, только вот странные. Крови много, но опасности ровно никакой. Случайно так не ударишь.

– Оставь парня в покое, – попросил задержанный. – И так хлебнул на своем веку, каково ему будет снова одному?

– Не пропадет. Хотя это уж не от меня зависит.

– По старой памяти, товарищ капитан, не позволите ли написать чистосердечное? Все-таки не