Антон Чиж - Мертвый шар

– Зачем слуге убивать блаженную?

– Жадность и глупость, что же еще.

– Прошу подробности.

– Марфуша – внебрачная дочь Филомены Платоновны, матери господина Бородина. Не знали? В том-то и дело. Она держала ее при себе. По завещанию Бородиной, в случае ее смерти Марфуше оставалось содержание. А лакею – ничего. Случайно узнав об этом, Орест решил отомстить, сделать больно хозяйке. Филомена Платоновна так рыдала над телом дочери, у меня чуть сердце не выскочило.

– Спасибо за искренность, – глухо сказал Обух. – Теперь уж мы сами.

– К сожалению, вас опередили, – честно признался Родион.

– Кто посмел?

– Судьба или высшая справедливость, уж не знаю. Сегодня утром лакей принялся играть в бильярд, шарик неудачно отскочил и пробил ему висок. Орест умер на месте. Похоже, рок любит подобные шутки. Его тело в мертвецкой 4-го участка Московской части, можете проверить.

Обух молчал. Ждал и Ванзаров.

– Так тому и быть, – сказал вор, кивнул и пропал в ночи вместе со свитой.

А чиновник полиции до печенок прочувствовал, что если б не странная прихоть судьбы или рока, валялся бы под воротами с проломленным черепом. Так и не сыграл бы свою партию с Бородиным. Какая все-таки капризная дама – судьба. Надо жить и радоваться, пока дают.

Круазе

На биллиарде никакой хороший игрок никогда не может обыграть даже самого простодушного, но «технически» лучше его играющего партнера. Никакие ухищрения и никакая тонкая ложь ему не помогут. Победа остается за последним.

1

Участок затих в напряженном ожидании. Ждали чиновники, уткнувшись в бумажки и прислушиваясь к каждому шороху из дальнего угла присутственной части. Ждал старший городовой Семенов, отдыхая на лавочке во дворе и подкармливая воробьев кусками колбасы. Даже Желудь был в напряжении, гулял по кабинету как тигр в клетке, хотя какой из пристава тигр, так, барбос облезлый. Все ждали, что прикажет коллежский секретарь. Но Ванзаров, как нарочно, впал в спячку. Только карандашом шуршал по листку. Больше ничего ему не оставалось. Родион сделал огромную ставку, и теперь оставалось просто терпеливо ждать.

Дверь участка чуть не слетела из петель. Курочкин вбежал, как видно, из последних сил и, хватая воздух, прохрипел:

– Нашел!

– Где?!

– В чайной на Демидовом…

– Детали – по дороге!

И Родион выскочил так стремительно, что падающий карандаш еще не приземлился на пол, а он уже был за порогом. Ну, может, чуть медленней.

Чайные заведения столицы обладали волшебной способностью: чем дальше располагались от Невского, тем крепче был чаек. Вблизи роскошного проспекта еще подавали заварку с кипятком, а дальше цвет слабел, зато градус повышался. Фокус этот заметили после того, как вышел указ, запрещающий разливать в чайных водку. Но разве откажется умный хозяин от прибыли? Какие законы, когда народ жаждет. Постоянным посетителям, проверенным и надежным, а также всем другим чаек подавался в обычных чайниках, да только забирал он так, что соленая закуска была как раз кстати.

В таком вот теплом местечке чаевничали Колька Лык да Ванька Шило. Чайничек только начали, а потому настроение у приятелей было уже приподнятое, но еще не боевое. Не созрели, значит, для подвигов. Чокнувшись чашками, бродяги приняли чайку, закрашенного заваркой, как вдруг обнаружили за столом гостя. Был он незван, незнаком и по виду чужак – круглый да чистенький. Такого ножиком пырнуть в глухом месте да кошелек отобрать – одно удовольствие. Сам в руки идет, дурачок.

– Чего тебе, мил-человек? – щурясь на добычу, спросил Лык.

– Дыхало закрой, фраер малахольный, – ласково ответил плотный юнец. – Здесь я вопросы задаю.

Лык с Шилом обменялись взглядами: вроде еще трезвые и этакое чудо не кажется. То есть на самом деле оно. То есть двух отважных молодцов вот так, за здорово живешь, оскорбил какой-то прыщ. Что за птица чудесная?

– Ты чьих будешь, парнишка? – мирно спросил Шило, все-таки поумнее приятеля.

– Из тех, кого ты, гайменник, бояться будешь.

– Ну, говори, раз такой прыткий. – Лык подправил под руку финку в голенище. Чтоб легче вышла.

– Вы, мазурики, второго дня нищенку обидели?

– Тебе-то что за печаль? – Теперь и Шило изготовил ножик.

– Мне печали нет, а вот Обух и весь мир очень ее уважали. Трекнулись?

Тут Лык с Шилом насторожились. Грозное имя прозвучало. Паленым запахло.

– Мы-то при чем? – без лихости спросил Шило.

– На кого руку подняли, ироды? Это же Марфушенька, блаженная, что в Казанской части обитала. Весь мир ее уважал, она счастье приносила, а вы, звери лютые, глаз у нее вырвали. Отчего бедная в тот же день и преставилась. Как Обух об этом прознает, что с вами будет, фраеры?

Пояснений не требовалось. Лык да Шило быстро сообразили, что теперь земля под ногами будет у них гореть, нет им спасения нигде, везде достанут, а потому – крышка. Обидеть того, кто находился под защитой Обуха, – это не банк ограбить, суда и адвокатов не будет. Спасаться надо, но как? Сами собой финки юркнули в сапоги, парнишки засуетились.

– Слышь, добрый человек, ты не спеши, – мирно попросил Лык.

– Да уж, откушай чайку нашего, – поддакнул Шило. – Может, уговор сложим.

– Чай с вами пить нечего, а уговор будет один. – Юнец сурово замолчал и усами передернул, тоже очень даже сурово. Ну, показалось так напуганным бродягам.

– С нашим удовольствием, – за обоих согласился Шило.

– Выкладывайте, кто и зачем надоумил вырвать у Марфуши глаз. За это сдам вас, фраеров, не Обуху, а местному приставу.

– За что же приставу? – встрял Лык.

– Да хоть за канарейку, что у тебя за пазухой сидит, – уверенно, как знал, сказал гость страшный. Тут Лык и Шило порешили, что мучитель видит насквозь одежды, совсем, значит, беда. Эх, такого в компаньоны – цены бы не было в карточной игре, всех бы разули.

– Ты, это, барин… лады… согласны, – поспешил Шило.

– Только вола мне не водить.

– Как можно, барин. – Шило весь изошел тяжким вздохом. – Так дело было. Под утро в лакши перекидывались…

– Где?

– В чайной на Крестовском, ну, Лык и спустил кровь.

– Кому?

– Да мне же. Захотел отыграться, а сары нету. Видит в окно: нищенка бредет. Говорит, давай, мол, на ее глаз поставлю. Это у него фокус такой: собаке или кошке глаз вырезать, на киче обучили. Я принял. Кинули, он продул. Говорю: давай глаз. Пошли, значит, за ней. Лык прихватил ее в охапку и ножиком ковырнул. Она даже не пикнула. Лык дает мне глаз, все, долга нет. Жалко ее стало, глаз в ладонь положил и отпустил. Она не поняла ничего. Пошла куда глаза глядят. Это все Лык…

– Ух ты гад, – прошипел соучастник. – Сам-то ржал да глаз подкидывал.

– Ты уж, барин, не сказывай Обуху, не ведали мы, – совсем пригорюнился Шило.

Никакой жалости стальное сердце не испытало. Бессмысленная жестокость не лечится: раз попала в организм – спасения не будет. Последняя деталь, не дававшая покоя, стоявшая поперек логики, наконец нашла объяснение. Все просто и на удивление буднично: глаз был вырван по нелепой случайности. Как тут не поверить в рок даже рациональному уму.

Однако размышления не мешали закончить дело. В чайной появился Семенов, местный пристав с двумя городовыми, и Курочкин, который за ними бегал. Лык с Шилом были скручены, признались в краже золотых часов и отправились в участок. Получив благодарность от пристава, Ванзаров честно передал эту честь филеру, который не только подслушал разговор уголовников, но и приметил, как они любовались крадеными часами. На чем полицейская операция победоносно завершилась.

Родиону же осталось последнее – выяснить отношения с роком. Уж больно неприятный субъект, хуже Лыка с Шилом.

2

Чем дольше слушал доклад Оскар Игнатьевич, тем безнадежней портилось настроение. Надо же было вляпаться в такую историю. Дружеская услуга, за которую надеялся получить секрет победного удара, обернулась чудовищной грязью, кошмаром, с которым непонятно что делать. Порученец его блеснул талантами, нечего сказать. Нет чтобы выяснить про глаз и письма да тихонько свернуть на безобидные, а то и шутливые выводы. Влез в такие дебри, что оторопь берет. Хорошо, что дело не заведено, ни одной бумажки не составлено, ни один протокол не подписан. А слово в полиции недорого стоит: вылетело – и нет его. Может, удастся по-тихому замять.

Больше всего сердила неумолимость логики. Факт лепился к факту стеной, не пролезть, не сковырнуть, не опровергнуть. И откуда у юнца, мальчишки почти, такая прыть. Другой бы чиновник облек в приятную для начальства форму, использовал сослагательное наклонение, а то и предположения, чтоб не так резко. А этот рубит сплеча, будто не сомневается в своем праве. Нет, все-таки большой умница, только приструнить – цены не будет.

– Все, что удалось выяснить, безусловно, любопытно, хоть и не внушает уверенности, – с вальяжностью, доступной только начальству, сказал полковник. – На любое ваше утверждение можно посмотреть по-иному. Не так категорично. Согласны?