Проблема наблюдателя - Песах Амнуэль

как обычно, торопился и разговаривал на ходу. Торопился он всегда, сколько его помнил Розенфельд. Перехватывать патологоанатома для разговора приходилось обычно в коридоре, когда он бежал на вскрытие или назад, в свой кабинет, оформлять документы «о проделанной работе». Как ни странно, на бегу Шелдон говорил размеренно и четко, будто сидел в своем огромном кресле и был настроен на долгий интересный разговор обо всем на свете.

— Я бы хотел, — заторопился Розенфельд, — чтобы вы посмотрели заключение о смерти Любомира Смиловича. Он скончался в прошлый вторник в госпитале святой Екатерины, и мне не удалось добиться от врачей ничего, кроме официального эпикриза.

Они пробегали мимо фонтанчика с холодной водой, и патологоанатом наклонился, поймал ртом струю.

— А! — сказал он, вытирая рот салфеткой. — Читал я этот документ, да.

— Читали? — удивился Розенфельд.

— Конечно, — улыбнулся Шелдон. — Я всегда интересуюсь необычными смертями в больницах Бостона. Профессиональное, знаете ли. Коллеги рассказывают. Иногда спрашивают совета — неофициально, конечно. Кстати, ничего странного в смерти Смиловича не было. Странно, если бы при таком букете болезней он прожил еще хотя бы месяц. Случай очень запущенный, надежды не было. Вы сами читали! Могу поинтересоваться — зачем? В смерти Смиловича, вне всяких сомнений, нет ничего криминального.

— Уверены? — спросил Розенфельд прежде, чем подумал, что задавать такой вопрос по меньшей мере неэтично, а в случае Шелдона и небезопасно.

Ответа он, естественно, не получил и следующий вопрос задал после довольно долгого раздумья, когда они уже приближались к двери морга. Оставалось секунд семь до того, как патологоанатом откроет дверь, и продолжать разговор будет не с кем.

— Можно ли было за две недели предвидеть, когда умрет Смилович? День? Час? Минуту?

Шелдон открыл дверь, когда Розенфельд договорил последнее слово. Остановился в проеме и обернулся к собеседнику.

— За две недели? Нет. Смилович мог умереть в тот же день, когда его перевели в хоспис. Даже и раньше мог. Но мог прожить и месяц.

— И два? — раз уж Шелдон стоял в дверях, можно было попытаться задать еще пару вопросов.

— Два — вряд ли. Кстати, вы не ответили: с какой целью интересуетесь. Нетрудно догадаться: у вас есть информация, которую вы почему-то придерживаете, пока не получите ответ на свой вопрос. Так?

— Прочитайте это. — Розенфельд протянул Шелдону свой телефон, показав переписанное с почтовой программы Лайзы письмо Смиловича. Шелдон бросил взгляд, этого оказалось достаточно, чтобы он отпустил дверь, медленно и с шипеньем захлопнувшуюся, и вернулся в коридор.

— Не подделка? — спросил патологоанатом.

— Нет.

— Кто такая Лайза Финески?

— Бывшая подруга Смиловича.

— Он не мог знать время собственной смерти. Это исключено.

— Однако знал.

— Значит, собирался покончить с собой, что в его состоянии было вполне вероятным выходом. Сообщил дату женщине и привел план в исполнение. Есть множество препаратов, вызывающих быструю смерть, которые уже через час-два невозможно обнаружить, они очень быстро выводятся из организма. Вы это знаете, конечно.

— Да. Но возникают два вопроса…

— Конечно. Смилович, будучи в хосписе, не мог получить ни один из этих препаратов. Либо ему помог кто-то из персонала, либо кто-то из посетителей.

— Никто не посещал Смиловича в хосписе.

— Значит, кто-то из персонала. Печально. Вы правы, это незаконно и аморально, полиция должна этим заняться. Но почему вы, научный эксперт?

Проигнорировав вопрос, Розенфельд задал свой:

— Вы могли бы поговорить — неофициально, конечно, — с врачами из госпиталя, чтобы мне предоставили не только эпикриз, но и полный анамнез?

— Да, — подумал секунд десять, показавшихся Розенфельду вечностью, ответил Шелдон. — Но вы не специалист, тут нужен другой эксперт.

— Да, — кивнул Розенфельд, предоставив Шелдону сделать правильный вывод.

— Хорошо. — На этот раз патологоанатом не раздумывал и секунды. — Я освобожусь к половине четвертого. Ждите меня на стоянке. Поедем вместе.

* * *

Лайза ждала, прохаживаясь по тротуару мимо витрин. Сосредоточенная, ушедшая в себя, отсутствующая в мире.

— Посидим в кафе?

— Не хочется. Погода хорошая, тепло. В Ричмонд-гарден удобные скамеечки.

Розенфельд почувствовал себя школьником, которого одноклассница позвала посидеть в парке, чтобы проходившие мимо знакомые видели, как они касаются друг друга губами, изображая поцелуй.

Скамеечка в Ричмонд-гарден оказалась с прямой спинкой, сидеть было неудобно, но они пристроились.

— Ты узнал, как она убила Люба?

Люб, значит.

Розенфельд покачал головой.

— Лайза, сначала надо доказать, что это было убийство.

— А что же еще?

— Мы с доктором Шелдоном, — он не стал уточнять, какую должность занимает Шелдон в Управлении, — побывали в госпитале, поговорили с врачами.

— Зачем? — удивилась Лайза.

— Так положено, — терпеливо объяснил Розенфельд. — Дело можно возбудить только на основании инспекторской проверки, а проверка…

— Ты теряешь время, — перебила Лайза. — Это сделала Магда. Что тебе могли сказать врачи? А про Магду ты ничего не выяснил.

— Нет, — признался Розенфельд. — Только то, что касается ее научной работы и что можно найти в открытой переписке на сайте университета.

Имя Магды Фирман стояло на двух совместных со Смиловичем статьях, которые были написаны в прошлом году, отправлены в Physical Letters, но не опубликованы: на обе статьи были получены резко отрицательные отзывы рецензентов. Фирман предлагала соавтору опубликовать статьи хотя бы в Интернете, но и для публикации в «Архиве» нужны были рекомендации ученых, в «Архиве» уже публиковавшихся. Таких знакомых было немало и у Фирман, и у Смиловича, но после суровых отповедей из журнала они, видимо, так и не решились обратиться к коллегам.

— Они были близки! — воскликнула Лайза. — Люб прекрасно себя чувствовал, но что-то между ними произошло, он Магду бросил, и она навела на него порчу. Люб заболел и…

Несколько ворон уселись на ветках и устроили конференцию с оратором и возбужденной публикой. Серый ворон разглагольствовал над головами Розенфельда и Лайзы, перепрыгивая с ветки на ветку, а десяток ворон время от времени поддакивали, не решаясь, похоже, перебить докладчика.

— Ты ведь не собираешься, — осторожно поинтересовался Розенфельд, — сама выяснять с ней отношения? Она может пожаловаться в полицию, и у тебя будут неприятности.

— Я с ней говорила.

Розенфельд напрягся.

— На кладбище, во время похорон. Сказала все, что о ней думаю.

— А она?

Вряд ли доктор Фирман стала отвечать — тем более при таких обстоятельствах.

— Ничего. Сделала вид, будто меня не существует. И взгляд у нее был такой… Все стало ясно сразу.

Вот как. Сразу, значит. Вряд ли Лайзе что-то можно доказать. Она не примет никаких объяснений, основанных на логике и проверенной информации. Ее удовлетворит только один результат любого расследования.

— Лайза, — сказал Розенфельд, перекрикивая вороний хор, скандировавший здравицы в честь докладчика, перелетевшего на другое дерево и взиравшего на своих поклонниц с видом Цезаря, удачно