Сам себе приговор - Николай Иванович Леонов

Супруги Крячко быстро ушли, а Лев Иванович нехотя отправился к выходу. Дождь еще накрапывал, но ветер стих, и Гуров, раскрыв зонт, неспешно направился к стоянке автомобилей. Ему не очень-то и хотелось возвращаться в пустую квартиру, и он решил, что поспит немного в машине, прямо тут же, на стоянке аэропорта, а потом поедет в управление.

«Что мне дома одному делать? – устало и уныло думал он. – На работе я хоть как-то отвлекусь, бумажками пошуршу, с ребятами парой слов перекинусь, к Орлову наведаюсь, вдруг дело какое-нибудь новое даст. А позавтракать я могу и в «Шоколаднице» или в «Тануки», когда они откроются».

Включив отопление в машине, Гуров отогрелся, мысли его потекли плавно, лениво, и он сам не заметил, как уснул глубоким сном без сновидений.

Разбудил его телефонный звонок.

Глава 2

Может, кому-то это и покажется странным и удивительным, но Анатолий Васильевич Веселов свою работу водителя мусоровоза любил. Тридцать лет за баранкой – это вам не шутки. Правда, десять лет из этих тридцати он был дальнобойщиком, а пятнадцать – таксистом, но шофер – это профессия разноплановая. Что нельзя сказать о профессиональных болячках: они у всех водителей – хоть у таксистов, хоть у троллейбусников или дальнобойщиков – практически одни и те же. Особо мучили последние годы Анатолия Васильевича боли в спине и пояснице. И особенно невыносимы они были по ночам. Бессонные ночи давали о себе знать днем. К тому же Анатолию Васильевичу приходилось пить сильные анальгетики, а с ними в обычном, дневном режиме, когда на дорогах сплошным потоком идет самый разный транспорт, работать было никак невозможно. Поэтому пришлось пересаживаться с такси на мусоровозку. Когда же Веселов попросил диспетчера поставить его на постоянной основе в график ночных смен, в компании обрадовались. Мало кто из шоферов, особенно молодых, хотели работать по ночам, а вот Анатолию Васильевичу такая работа в ночное время очень даже нравилась.

Вопреки своей фамилии, Веселов не обладал легким и веселым нравом, любил тишину и спокойную классическую музыку, которую включал у себя в кабине. Не любил он и громких пустопорожних разговоров, и глупого смеха, как не любил ругани и скандалов. Поначалу в напарники ему дали двух гастарбайтеров из Таджикистана – шумных и болтливых парней, которые тараторили без умолку на своем языке, работали спустя рукава и совершенно не воспринимали замечаний Веселова. В конце концов Анатолий Васильевич не выдержал и заявил начальству, что работать с этими лентяями больше не будет, и, если хотят, чтобы он и дальше работал в компании, пускай дают ему одного, но спокойного и работящего парня. Такой сразу же нашелся. Тахир был улыбчивым и немногословным узбеком, работы не гнушался и был аккуратен в одежде, не в пример предыдущим работникам. С Тахиром Веселов общий язык нашел сразу и даже подружился, хотя разница в возрасте у них была в двадцать с лишним лет.

Обычно ночная смена Анатолия Васильевича и Тахира начиналась в восемь вечера и в восемь утра заканчивалась. Но это обычно, когда не было никаких происшествий или непредвиденных поломок машины. А такое случалось весьма редко. За четыре года их совместной работы, можно сказать, только дважды и случалось. В первый раз Веселову пришлось съехать с обычного маршрута и подвезти Тахира к роддому – жена родила ему двойню. Тахир тогда растерялся, плакал от радости, как маленький ребенок, и не знал, что ему делать. Та смена закончилась в девять утра, но никто их за опоздание не ругал, а наоборот, все улыбались и поздравляли и Тахира, и Веселова, словно и он, Анатолий Васильевич, был причастен к рождению близнецов. А во второй раз случилась поломка механизма захвата контейнеров, и работать стало просто невозможно – пришлось ехать на базу в три часа ночи и сдавать машину ремонтникам.

Сегодня, по разумению Анатолия Васильевича, смена должна была закончиться безо всяких происшествий. Им оставалось заехать только на один объект – три контейнера рядом с храмом Казанской иконы Божией Матери – и можно ехать на полигон, а потом и на базу.

Подъехав к контейнерам, Веселов с Тахиром вылезли из кабины. Дождь только что закончился, и снаружи было сыро и промозгло. Ночка выдалась не из самых приятных, но выбирать не приходилось. Работать нужно было и в зной, и в снег, и в дождь, и в ураган. И все бы ничего, но в такую сырую погоду боль в спине давала знать о себе острее, чем обычно.

– Погоди, не торопись, – попросил Анатолий Васильевич молодого напарника. – В спину вступило. Давай перекурим малость, а потом загрузимся.

Веселов достал сигарету и, раскурив, с удовольствием затянулся. Тахир отошел чуть в сторону, чтобы не дышать дымом, и стал смотреть на дорогу, на огни города, на светлеющее над городом утреннее небо. Анатолий Васильевич знал, что узбек не курит и не пьет, и уважал Тахира за эти качества. Сам-то он курить начал лет с четырнадцати и оставлять свою дурную привычку под старость лет не собирался. Да и рюмочку-другую на выходных пропустить не брезговал. Напиваться не напивался, понимал, что если втянется, то это будет конец его шоферской деятельности. А без любимой работы Веселов себя не мыслил.

«Хороший парень», – подумал про Тахира Анатолий Васильевич и подошел ближе к воротам храма. Во дворе храма дворник Саня мел мокрые листья и сучья, которые ночью скосило ветром. Увидев Веселова, Саня махнул ему в знак приветствия рукой. Не то чтобы они были хорошо знакомы, но за столько-то лет узнавали друг друга и здоровались. Бывало, даже перекидывались парой-тройкой незначительных слов. Вот и в этот раз Саня крикнул:

– Вот так погодка нынче! Разгулялись ветер да дождь. Работы мне подкинули.

Он рассмеялся. Саня вообще часто смеялся. Иной раз и не к месту. Контуженый он был. Еще в первую чеченскую войну машина, в которой он ехал с боевыми товарищами, на мину напоролась. Все ребята из его отряда погибли, а он был только ранен и контужен. Взрывной волной его вышвырнуло на обочину, и он два дня пролежал в канаве, прикидываясь мертвым, когда чеченцы подходили близко к его яме. А потом его подобрали свои бойцы и отвезли в госпиталь. Он тогда еле выжил, много за два-то дня крови потерять успел. Выжить-то он выжил, но с тех пор часто смеялся жутковатым, нервным, лающим смехом. Родственники хотели Саню в дурку сдать, но он сбежал из дома