Представитель по доверенности - Роман Феликсович Путилов

— Я не верю! Он не такой! — у дверей моего кабинета, когда я нагруженный свежими документами и материалами, спустился в подвал, встретили две женщины — мать задержанного Сергея Кривошеева и тетка Олега Володина, она же потерпевшая по квартирному разбою.

При моем появлении они одновременно бросились ко мне, наперебой треща о невиновности своих мальчиков.

Пока женщины не поняли, что они обе проходят по одному делу, пришлось, строго цыкнув на Кривошееву (она для меня оказалась более управляемой, особенно после того, как посидела в камере несколько часов), тащить тетку Олега наверх, чтобы относительно спокойно поговорить.

— Что вы от меня хотите, Алина Михайловна?

— Я хотела сказать, что Олег не виноват…

— С чего вы взяли, что Олег виноват?

— Да бросьте, юноша! Сегодня к Олегу домой приезжал ваш сотрудник, его разыскивал. Моя сестра звонила в полнейшей прострации, обзывает меня по-всякому, требует, чтобы я заявление забрала.

Вот не хотел я, чтобы в раскрытие этого разбоя влезли своими грязными сапогами «квартирники». Оказалось, что Дима Тимонин, не удовлетворившись тем, что я пообещал его записать в число раскрывавших разбой, вместе с братом –близнецом, на рассвете, нагрянули по месту жительства Олега Володина. Но, сказав «А», они не сказали «Б». В квартиру, где проживает Олег, они не вошли, удовлетворившись беседой с мамой подозреваемого в прихожей (напуганный Олег в это время, со слов тети, прятался в шкафу с одеждой). Так, как спросить меня о подробностях дела Дима не захотел, то информацией, что Олег ездит на теткиной машине, у него тоже не было, поэтому на стоящую у подъезда иномарку братья тоже не обратили внимание.

Олег же, выбравшись из шкафа, и убедившись (окно выходило во двор), что милиция загрузилась с «бобик» без опознавательных знаков и двор покинула, ругаясь вполголоса, быстро собрался и, даже не позавтракав, уехал на теткиной машине в неизвестном направлении. И теперь, накрученная мамой Олега, Алина Михайловна настаивает, чтобы ей вернули ее заявление.

— Да, да, конечно, уважаемая Алина Михайловна…- я ухватил даму под локоток и поволок ее в пустой кабинет группы розыска «потеряшек», ключи от которого, с недавних пор, я таскал в кармане.

За двадцать минут я объяснил даме, что вернуть ей заявление я никак не могу, так как государство это прямо запрещает. Вот если бы ей просто надавали пощечин, или несколько раз больно ущипнули, то да, это ее личное дело, можно и забрать заявление назад, но в случае с тяжкими преступлениями это сделать никак не возможно.

В довершении всего, я еще умудрился взять у Алины Михайловны заявление о угоне ее автомобиля (Вы же понимаете, что ваш племянник в таком состоянии, двигаясь на автомобиле, может натворить дел? А ответственность, если он кого-то собьет, будет лежать исключительно на вас, уважаемая. Да вы до конца своих дней будете жить в нищете, выплачивая потерпевшим или их семьям возмещение вреда). В нищете жить дама не хотела, даже ради племянника, поэтому в розыск мы машину ее выставили и заявление о угоне зарегистрировали. Окрыленная моим напутствием, что несмотря ни на что, надо держаться, женщина покинула здание РОВД, а я двинулся вниз, где мерила нервными шагами коридор мама Сережи Кривошеева.

— Присаживайтесь. — я распахнул дверь кабинета: — Чем я вам могу помочь?

— Вы обязаны немедленно освободить моего сына!

— С чего бы?

— Вы прекрасно знаете, что он ничего не совершал!

— Я знаю, но мои знания никуда пришить невозможно. В уголовном деле есть протокол допроса вашего сына, где он отказывается сообщать, при каких обстоятельствах в гараже оказались вещи, похищенные из квартиры гражданки…М.

— Мне юрист сказал…

— Галина, как вы зае… извините, надоели, со своими юристами. На этот раз кто ваш консультант по специальности — нотариус? Или, может быть, специалист по природоохранному праву? Если бы вы не бегали по непонятным юристам, и сыну не давали ложные надежды, что он просто так может от милиции отвязаться, то он, после дачи правдивых показаний, был бы уже дома, а не в камере сидел бы, в ожидании ареста. Вы лучше в киоск сбегайте, сигарет ему без фильтра купите да шоколадку какую-нибудь, я Сергея увижу сегодня, передам ему.

— Сережа не курит!

— Значит в камере на что-то поменяет. Привыкайте к новому укладу жизни, мамаша.

— Вам легко говорить, а адвокаты все сразу денег просят, причем совсем не маленьких. А у меня оклад тысяча шестьсот и мужу уже три месяца зарплату не платят, а он только жрать требует, их в больнице почти не кормят… — Галина закрыла ладони руками и заплакала.

— Галя, мокроту перестаньте разводить. Лучше напишите Сергею записку, что надеяться ему не на что, и, если он не хочет в тюрьму переехать, то пусть обо всем расскажет правду. Тогда есть надежда, что через двое суток его выпустят.

— Да, да, сейчас…- Кривошеева сразу перестала плакать, вытерла лицо носовым платком и благодарно кивнув, стала торопливо писать записку на половине стандартного листа.

Часом позже.

— Не начальник. Пацан на хате той не был, так, корешам решил подсобить, вещи спрятал. — серый, невзрачный человек в последний раз затянулся «цивильной» американской сигаретой с фильтром коричневого цвета и затушил окурок в консервной банке из-под кильки в томатном соусе: — Но за ним свои делюги есть.

Человек вопросительно взглянул на меня серыми глазами старого сидельца, и, после одобрительно кивка, вытянул из пачки еще пару сигарет, которые спрятал куда-то в складки одежды, после чего продолжил:

— Он шапки срывал, штук пять на нем есть. Где, сам понимаешь, я не спрашивал, он сам в камере стал об этом пацанам рассказывать, типа рывошник фартовый, но за одну рассказал отдельно. Он бывшую одноклассницу потрахивает, ну и подогнал ей недавно, на день рождения, шапку лисью, чернобурку, сильно шедевральную. А девку Светланой зовут, в каком-то институте учится.

— Он это тебе рассказывал, или всем?

— Не, там вся камера уши грела…

— То есть, расшифровки не будет?

— Нет,