Твоими глазами - Питер Хёг

в очень опасном месте. Отсюда начиналась огромная равнина и оставалось лишь несколько точек опоры. Здесь ты незащищен, как ребёнок.

— Это всё в прошлом, — сказала Лиза. — Мария умерла. Половина твоей жизни позади. Те случаи, когда ты кого-либо предавал, в прошлом. Они существуют только потому, что ты продолжаешь о них говорить. История, которую ты рассказываешь, закончилась.

Он больше не улыбался.

Очертания Марии стали расплываться. И вскоре исчезли.

Мы стояли на самом краю. Ничего не было видно, вокруг нас была бескрайняя равнина, и тем не менее мы стояли на краю.

И тут перед нашими глазами что-то стало вырисовываться. Это было похоже на вход неизвестно куда.

Нет никакого смысла объяснять, как всё это выглядело в пространстве. Скажу только одно — он вёл вверх.

Это был тоннель, который открылся в тот день, когда умерла мать Симона. Тоннель, но которому мы когда-то прошли несколько шагов.

И тут я понял, что Симона мы потеряли.

Он махнул рукой в сторону тоннеля.

— Это не мои выдумки, — сказал он. — Он появляется сам собой. Он не из прошлого. Он здесь и сейчас. И всегда был.

— Это прошлое, — сказала Лиза, — ты придумываешь его. Это старая история. Она зародилась где-то глубже, чем все другие. Где-то в глубине твоей нервной системы. После всех тех раз, когда ты навещал маму во сне. Именно глубина этой истории, её глубинная связь с телом заставляют тебя думать, что это реальность. Но это всё равно прошлое. Ты можешь принять решение больше никогда не возвращаться к этому.

Но было поздно. Он уже пошёл. В сторону тоннеля.

— Я вижу Марию, — сказал он. — И маму.

Он уже не обращался к нам. Он говорил сам с собой. На лице его было то же выражение, как и тогда, когда мы пошли за ним в его сон в квартиру на Вильдерсгаде, где его мама готовила свой оранжад и обнимала его.

Такое же очарованное, безмятежное выражение лица было у него и сейчас.

И вот он вступил в тоннель.

Я бросился за ним.

Мне не следовало этого делать, я всё время понимал, что это неправильно, но я побежал за ним.

Поначалу двигаться было трудно, но потом я заметил, что меня начинает тянуть вверх. Как будто затягивает в трубу.

Меня подгонял гнев. Симона в эту минуту я ненавидел. Он собирался бросить своих детей. Бросить меня.

Я любил его, он был частью меня, а теперь он решил забрать эту часть из нашего с ним мира.

Я ухватил его за рубашку. Это была одна из моих собственных вельветовых рубашек, из нашего детства. Которую мама когда-то отдала ему.

— Ты предатель!

Не знаю, кричал я или рычал, или же слова передавались ему каким-то другим способом.

Он не оборачивался. Я держал его за рубашку и не отпускал. Он всегда был сильнее меня. Но я не хотел отпускать его.

Откуда-то прилетел запах дыма. В конце тоннеля клубился дым.

И тут я ощутил удар по руке.

Не знаю, ударили меня в сознании Симона или на стуле в клинике. Но удар был сильным. Резкая боль мгновенно разлилась по всем клеточкам тела.

Отпустив Симона, я полетел вниз и, переворачиваясь в падении, не сомневался, что сейчас увижу Лизу. Всё моё существо разрывала белая ярость, оттого что она так унизила меня.

Увидел я не Лизу. Я увидел фрёкен Йонну.

Она промелькнула передо мной — и исчезла. Я по-прежнему сидел на своём стуле. Симон на своём. Лиза на своём.

Рядом со мной никого не было. В воздухе не чувствовалось никаких признаков дыма.

Но на правой руке, на тыльной стороне ладони ныла ссадина. Рука была всё ещё побелевшая, потому что от удара отхлынула кровь, и пока я смотрел на неё, под кожей один за другим лопались сосуды.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

* * *

Неделю спустя Симон покончил с собой.

Ночью мне приснилось, что я нахожусь в комнате с очень высоким потолком. В этом же доме, где-то поблизости, спят мои родители. Под потолком парит Симон — в какой-то капсуле, похожей на кабину космического корабля. Ему, наверное, года два с половиной.

Во сне я пытаюсь ему помочь. Я взмываю или подлетаю к его капсуле, проникая внутрь неё, и его сознание сливается с моим.

Утром мне позвонила его жена. Речь её была вполне связной. Но складность слов была обманчива.

Он сжёг себя.

В доме, который он купил после развода, на чердаке была оборудована жилая комната. Он устроил себе спальню под самыми стропилами. Может быть, подумал я позже, чтобы оказаться ближе к тому месту, откуда вверх уходит тоннель.

Он поджёг несколько стопок бумаг и книг, опустошил бутылку крепкого алкоголя и съел целую банку таблеток, а потом поднялся по узкой лестнице и улёгся в кровать.

Когда заметили дым, вызвали его бывшую жену и детей, они стояли перед домом, пока тушили пожар.

Старшая дочь рвалась внутрь, но её удержали.

Весь первый этаж был охвачен огнём, и пожарные, подняв лестницы, залезли в дом через крышу и вытащили его оттуда.

Это был маленький провинциальный городок, где все знали друг друга. Двое пожарных, друживших с Симоном, не смогли больше работать.

Я добрался на место во второй половине дня.

Представитель похоронного бюро, это была женщина, отговаривала меня смотреть на тело — из-за множественных ожогов.

И всё же мне необходимо было взглянуть на него. Я знал, что, если не увижу его мёртвым, он будет всегда мерещиться мне в толпе прохожих.

Сотрудница похоронного бюро проводила меня в морг, который находился за часовней больницы.

Симон лежал в чём-то вроде ящика в огромном холодильнике.

Нас было двое — я и сотрудница похоронного бюро. Она выдвинула ящик и откинула белое покрывало.

Как он красив, подумал я. Он здорово обгорел. Но это нисколько не мешало увидеть, как он красив.

От него исходил запах дыма. Тот запах, который я почувствовал в тоннеле во время сканирования.

Вокруг глаз у него были глубокие тёмные круги.

Во мне внезапно вскипела злость. Я готов был ударить лежащее передо мной тело.

Злость эта выплеснулась на стоящую рядом женщину.

— Обычно говорят, что умерший обрёл покой, — крикнул я. — Откуда, чёрт возьми, это известно? Посмотрите на его лицо. Думаете, он обрёл покой? Может, его ожидает новый ад. Страшнее, чем эта жизнь.

В этот момент я почувствовал на плече чью-то руку.

Это была Лиза. Каким-то образом она