Николай Черкашин - Опасная игра

Они поднялись, и Герман Бариевич провел его на второй этаж.

— Левая дверь. Там у меня — кунацкая. Комната для друзей.

Сердце билось в ритме румбы. Собравшись с духом, Еремеев переступил порог и прикрыл за собой мягкую обитую с обеих сторон дверь.

Карина в своем любимом черном кимоно сидела в плетеном кресле перед фальшивым окном-экраном.

— Добрый вечер, пани Табуранская.

Она встала, изумленно хлопая тяжелыми от туши ресницами, села, потом еще раз встала, подошла к Еремееву и недоверчиво пробежала руками по его лбу и щекам.

— Вечер добрый, пан капитан…

Так они здоровались там, в Севастополе… Он поцеловал ее под пушистый завиток за ухом. Она уткнулась подбородком в плечо.

— Ты почему сбежала?

Она вдруг вырвалась, упала в кресло, стукнула себя кулаками по выскользнувшим из-под кимоно коленям и рыдающе вскрикнула:

— Я не знаю, не знаю, не знаю!!! Это было как наваждение! Я прослушала ту кассету, и вдруг стало страшно, как тогда, когда выбежал этот паук…

Она спрятала лицо в ладони, и волосы ссыпались роскошным власопадом на руки и колени. Он присел рядом, обнял и стал водить пальцем по голой коленке, сдвигая, сбрасывая с нее черный шелк восточного одеяния и пряди волос.

— Как там Дельфик?

— Зажило все как на собаке…

Они говорили друг другу обыденные, ничем не примечательные слова, но за каждым из них крылась бездна невысказанной нежности, и только они это чувствовали, и только они понимали глубинный смысл этих самых расхожих будничных фраз. Так из чужих — латинских — букв на международном телеграфе — складываются родные слова…

Он не раз замечал, как менялось в ее присутствии его зрение. Все, на что падал взгляд, становилось вдруг преувеличенно важным и очень непростым, значимым, наполненным щемяще-тревожным чувством, как будто все окружавшее их в эту минуту — дома, улица, люди, стены, столы, пепельницы, разбросанные вещи — тайно или явно приобщались к ним, соучаствовали с ними в их прекрасной и тревожной игре.

Многие женщины отдавали ему свое тело. Он был в том возрасте, когда ровесницы уже переставали волновать мужское воображение. Может быть, поэтому Карина, ее тело, по-детски розовое и смугловато-зрелое одновременно, с его звериной тайной женской плоти, ввергало его в приступы исступленной, безрассудной, всепожирающей страсти. Подобной ночи, проведенной почти что на эшафоте, ему не довелось испытать даже в Афгане. Он так и не решил, что скажет Гербарию завтра, и потому каждая клеточка его тела прощалась с жизнью и молила о ней. При мысли о том, что завтра его оскобленный костяк будет дергаться в бассейне с пираньями, что он, Олег Еремеев, просыплется в черный пакет струйкой костной муки, в жилах его закипела кровь, и он торопился отлить в изложнице ее тела свое подобие… Никогда еще в черных стенах белого коттеджа, в мрачном царстве Танатоса не бушевал так обреченный Эрос.

С тихим стоном она приняла его последний дар и, счастливо обессиленная, уснула.

…Под утро она проснулась от нежных толчков набухающей плоти мужа (мужа! — она не сомневалась в том больше), потянулась, прогнулась и со сладким вздохом впустила его в свое грешное лоно, и закачалась, задергалась, задрожала в древнем танце Наколотой Бабочки…

Глава шестая

ЗНАК ВИШНУ

Завтракали на веранде вчетвером — Герман Бариевич в серо-серебристом спортивном костюме, с розовыми, после бритья с омолаживающим компрессом, щеками, насупленный Леон в точно таком же тренике, Карина в белом открытом платье, свежая, душистая, со скромно собранными волосами, и Еремеев с темными кругами под глазами, отрешенный и опустошенный… Дико хотелось есть, и он воздвиг на своей тарелке небольшой эверестик из салата оливье.

— Рекомендую, — делился своим германским опытом Гербарий, — красную икру выкладывать на бутерброд с креветочным маслом и прикрывать сверху папоротником-орлятником. Японцы наверняка бы сделали из этого какую-нибудь гастрономическую икебану, а китайцы придумали бы поэтическое название. Что-нибудь вроде — Яйца Морского Дракона на Отмели в Лунную Ночь… Очень люблю китайцев! В них потрясающим образом сочетается поэтика и практицизм, как в немцах сентиментальность и жестокость… Нам нужно всем хотя бы на время стать китайцами.

— И немцами, — мрачно усмехнулся Леон.

Чуть позже к столу подкатила сверкающая хромом инвалидная электроколяска, управляемая гномиком в миниатюрной черной тройке и крохотном карминном галстучке, который пришелся бы в пору иной кукле.

— Знакомьтесь, — представил его Гербарий Еремееву. — Это Радий Григорьевич Матвеев — генеральный директор агрофирмы «Радон», у которой мы арендуем и этот домик, и часть территории…

Еремеев с легкой оторопью пожал сухонькую мартышью лапку двумя пальцами, иначе ладонь бы его поглотила ручонку генерального директора до локтя.

— Вот ваш контракт! — Радий Григорьевич вытащил из правого подлокотника чудо-кресла только что отпечатанный на лазерном принтере договор. — Я правильно указал вашу должность — «референт начальника службы безопасности»?

— Правильно, — кивнул за Еремеева Гербарий. — Ознакомьтесь внимательно.

Все притихли. Еремеев рассеянно пробегал глазами по печатным строчкам, почти не вникая в текст.

— У вас, мой дорогой, два выхода, — подбодрил его Гербарий, — либо узнать тайну бетапротеина, либо… самому им стать.

Еремеев поймал умоляющий взгляд Карины…

Где-то над Сенежем грохотнул сухой — без дождя — гром, отзвук последней грозы уходящего лета.

Он подписал одним росчерком — так стремительно, чтобы вдруг не передумать, нажимают спуск пистолета, приставленного к виску…

«Господи, неужели я продал душу дьяволу?»

Небо молчало. Зато Герман Бариевич захлопал в ладоши и закричал:

— Браво! Браво! Шампанского сюда и побольше, посуше, похолоднее!

Шипящее шампанское в бокалах, как всегда, издавало шум морских раковин. Карина, счастливо сияя, грела бокал о щеку. Леон нервно разминал пальцы на стеклянной ножке, что совсем не укрылось от взгляда шефа.

— Вот что, мальчики, — положил он руки на плечи Еремеева и Леонкавалло, — вы доставили друг другу немало неприятных минут. Особенно после того, как Олег с замечательным отчеством Орестович дико порезвился в твоей холостяцкой квартирке. Но вас столкнуло лбами наше общее дело и оно же вас примирит. Леонид Игоревич возглавит нашу общую внешнюю безопасность, а Олег Орестович, вооруженный своим незаурядным служебным, да и житейским опытом, подскажет, подправит, посоветует, как лучше избежать неприятностей.

Итак, за наше единство, господа!

После того как взлетевшие к губам бокалы вернулись на стол, Герман Бариевич перенес свои длани на плечи Карины и Еремеева.

— У нас еще одно приятное событие, которое как нельзя лучше символизирует наше единство. Карина и Олег соединяют свои руки, души и сердца… Грядет первая в нашей фирме свадьба. Леон Игоревич, я надеюсь, вы подыщите нам достойное тихое приятное заведение, где бы мы в узком — своем — кругу поздравили молодых.

— Есть такое место, — откликнулся Леонкавалло с подозрительной охотой, — недалеко от моего дома — уютный, тихий и элегантный ресторан «Мещанская сторона».

— Прекрасно! Там и посидим. Возражений нет? Горько!

После кофе Гербарий отозвал Еремеева и Леонкавалло в кабинет.

— Расстегни куртку, — кивнул он шефу безопасности.

Леон вжикнул «молнией» и приподнял майку. Под левым соском у него сквозь поросль черных грудных волос проступал U-образный шрам. Точно такой же, только более свежий, Еремеев целовал нынешней ночью под левой грудью Карины. В порыве страсти он не успел спросить откуда это.

— Это наш «фирменный знак», — пояснил теперь вместо Карины Гербарий. — Первая буква английского слова «unity» — «единство».

— Почему английского? — глупо переспросил Еремеев.

— Потому что русское «Е» рождало бы не те ассоциации, — резко ответил шеф. — Не нравится английский, считайте, что это латынь. В любом случае вам предстоит заполучить такой же знак. Это немножко больно, но я поставлю его вам под местным наркозом. Идемте в операционную.

Они спустились в подземный бункер, но не через гараж, как в прошлый раз, а прямо из коттеджа, через дверь ямы-ловушки. У Еремеева сжалось сердце. «Оставь надежды всяк сюда входящий… Неужели на разборку пустят? Тогда зачем вся эта комедь за завтраком? Зачем контракт?»

— Что с Наилем? — спросил он, чтобы подавить нарастающую тревогу.

— Наиль по-прежнему на своем боевом посту. А вот Максим, благодарение вашей милости, заполучил свою легкую смерть. Умер во сне от шока при взрыве. Так что образовалась вакансия. Не хотите ли своего подельника туда определить? Я просто не знаю, что с ним делать? Как вы могли связаться с таким люмпеном?