Современный зарубежный детектив-11. Книги 1-19 - Сол Херцог

Все знали его имя. Вскоре его заметили и пригласили на верхний этаж.

Он должен был быть благодарен инструктору академии, который написал это, но вместо этого, как только он поднялся достаточно в статусе, чтобы иметь возможность иметь свое

Он так умел обращаться с людьми, что беднягу удалось выследить. Оценочные заметки такого рода должны были быть анонимными, но имя нашлось довольно быстро.

Шипенко нашёл его в базе данных. Его звали Тюкавин. К тому времени он был уже стар, на пенсии, но всё ещё жив, получал щедрую пенсию от ГРУ и жил в хорошей квартире недалеко от Ленинградского проспекта. Шипенко его помнил и узнал, что за прошедшие десятилетия этот человек не лез в политику, не вмешивался в политику и, согласно медицинской карте, начал проявлять первые признаки слабоумия. Жена его умерла. У него были родственники в Подмосковье, но, насколько мог судить Шипенко, его главным компаньоном была прекрасная чёрная собака породы чёрный терьер по кличке Любовь.

Тюкавин любил садоводство и имел небольшой участок рядом с квартирой, где выращивал овощи. В тёплое время года он обычно шёл утром с собакой на участок, проводил несколько часов за садоводством, ужинал в недорогом ресторане на Проспекте, а вечером возвращался домой. Он придерживался этого распорядка шесть дней в неделю, а по воскресеньям ходил плавать или изредка видеться с внуками.

Жизнь была неплохая. Возможно, немного одинокая, но Шипенко, безусловно, видел и похуже. Ознакомившись с протоколом наблюдения, он попросил водителя отвезти его на огород, где сел на заднее сиденье машины и наблюдал, как Тюкавин копает высокую грядку с капустой. Тюкавин заметил машину…

Проработав тридцать девять лет в ГРУ, невозможно не заметить черный Mercedes S-класса с тонированными стеклами. Но если его это и напугало, он виду не подал.

Неделю спустя собака пропала. Ещё через несколько дней в квартире Тюкавина появилась коробка. На крышке было написано: «Любезно предоставлено вашим старым другом, Пёс Морда». Внутри находилась голова Любови, законсервированная таксидермистом и прикреплённая к деревянной табличке. Ещё через неделю Тюкавину задержали пенсию, а затем её отменили. Затем был расторгнут договор аренды его квартиры. Родственников навещали и недвусмысленно требовали прекратить с ним всякие связи.

Шипенко следил за дальнейшими событиями. Репортажи были немного развлекательными, вроде журнальных историй о его детстве до того, как его стали покорять мыльные оперы. Были взлёты и падения, мелкие победы и неудачи, несколько сюрпризов, но в конечном счёте история стала трагедией. Спустя три года Тюкавин умер от переохлаждения в приюте для бездомных в Чертаново. Его тело так и не забрали.

При всём при этом сама записка была абсолютно точной. Ничего злонамеренного в ней не было. Внешний вид Шипенко действительно был тревожным. Даже шокирующим. Он вызвал резкую реакцию коллег и помешал ему выполнять обычные повседневные задачи на публике.

Шипенко к этому привык. Это было частью его самого – почти с тех пор, как он себя помнил. Это было дано ему, как и многое другое в коммунистической России его детства, по милости советского государства.

Он родился в Москве, единственный сын двух ведущих биохимиков престижного Института вирусологии имени Ивановского. Его родители были преданными членами партии, образованными работниками в приоритетной области, и раннее детство Шипенко прошло, наслаждаясь всеми привилегиями, которые подразумевала такая должность. Он учился в спецшколе для детей элиты, имел гувернантку, проводил лето на черноморском курорте. Он жил с родителями в огромной дореволюционной квартире рядом с Третьяковской галереей с трёхметровыми потолками и балконами, выходящими на Москву-реку. Эта квартира просуществовала недолго, но он гордился тем, что вообще жил.

Перемена произошла, когда ему было шесть лет. Кто-то из родителей, должно быть, сказал что-то не то или расстроил не того человека. Шипенко так и не докопался до сути — к тому времени, как он получил право открыть файлы, все, кто имел к этому отношение, уже умерли, — но в те времена такое было обычным делом. Люди отправлялись в ссылку за смех над шуткой, за прочтение какой-то книги или за полное бездействие.

В любом случае, через неделю после его шестого дня рождения родителей Шипенко перевели из роскошных помещений вирусологического института в один из самых негостеприимных научных форпостов во всем Советском Союзе — сверхсекретный объект по разработке биологического оружия, известный как Аральск-7.

Объект располагался на острове Возрождения и теперь был частью постоянно расширяющейся пустыни Аралкум, поскольку Аральское море полностью высохло за прошедшие десятилетия. Шипенко, символ безжалостной чудовищности советской промышленной халатности, поражался тому, что море площадью двадцать пять тысяч квадратных миль могло просто исчезнуть. Но оно исчезло, и то, что когда-то было морским дном, погребённым под слоем воды в сто футов, теперь стало частью совершенно безжизненного пространства пустыни и солончаков, протянувшихся на сотни миль вдоль границ Казахстана и Узбекистана. Стальные каркасы старых лодок, рыболовных траулеров и даже старых судов Береговой охраны США, проданных…

Советские корабли, вывезенные после войны и привезённые поездами из Санкт-Петербурга, ржавели в песке, в сотнях миль от ближайшего побережья. Для Шипенко они были сюрреалистическим напоминанием о высохшем море и детстве на его берегах, которое было утрачено так же безвозвратно.

Город, построенный военными на острове, назывался Кантубек. Это было унылое скопление трёхэтажных бетонных многоквартирных домов, выстроившихся ровными рядами, с бункерами под ними, глубиной, равной высоте самих зданий. Здания сохранились до наших дней, как и административный центр в центре города, чьи пишущие машинки и стальные картотечные шкафы стояли точно так же, как и в день, когда город был оставлен. Здесь также были школа, магазин и кинотеатр с железными серпом и молотом над входом и огромной стеклянной люстрой в вестибюле. Перед кинотеатром находилась ржавая детская площадка с ржавой металлической статуей Сталина в центре. Всё это постоянно обдували пустынные ветры, поднимавшие столько песка, что военные больше не могли пользоваться взлётно-посадочной полосой аэродрома и могли прилетать только на вертолётах. Это они делали время от времени, чтобы контролировать и контролировать работу международных инспекторов по вооружениям и бригад по зачистке, которым периодически предоставлялся доступ на территорию.

В четырёх милях к югу от посёлка, словно декорации высокобюджетного научно-фантастического фильма, из песков возвышался исследовательский комплекс биологического оружия «Аральск-7». Он был заброшен вместе с городом, документы сгорели в кострах на парковке, а оборудование и производственные мощности спешно разобраны. Скорее , просто разбросаны. Химическая аппаратура, лабораторное оборудование, даже старые мэйнфреймы и мониторы стояли там же, где и в день закрытия завода, некоторые разбитые ломами, другие – совершенно целые.