Записка самоубийцы - Валерий Георгиевич Шарапов

само собой, где пребывал ввечеру, в период времени, совпавший с предполагаемым моментом смерти. На ковер вызвали, уже скоро. – Вздохнув, покаялся: – Уж извини, зря рявкнул на тебя.

– Да что там, – свеликодушничал Остапчук и тотчас спросил: – Где были-то, Николай Николаевич?

Сорокин пригубил полстопки, отставил:

– Дожил. Теперь не больше полсотни в день. Надо растягивать. Что ж, расскажу, нечего темнить, тут только стыдиться. Я ждал, что она в госпиталь приедет, – не дождался. Побесился, побегал по потолкам и решился – женюсь, не хочу один помирать. Рассудил так, что поостынет, не сегодня, так завтра непременно приедет, я ей кольцо и вручу. Ромео на пенсии. И денег-то с гулькин нос! Да и где купить-то и когда? Днем процедуры, обходы. Тут черт меня и дернул… в общем, сбежал я из больнички, чтобы кольцо купить.

– Вечером? – машинально удивился Акимов и тотчас язык прикусил, увидев, что лысина капитанская начинает багроветь.

– Я не в Ювелирторге его брал, – напряженно, хотя и вежливо отозвался Николай Николаевич. – В скупке, на бульваре.

– Рождественском? – невинно осведомился Остапчук.

– На нем. Заведующим там давний мой должник, можно сказать, крестничек[12]. А ты, между прочим, откуда… ах ты, жук-многознатец!

Иван Саныч ухмыльнулся:

– Не один вы у нас умник. Да и просто все: пешком от госпиталя это бульвар ближайший, и, потом, случайно получилось, слово за слово и выяснил. Только, Николай Николаевич, неувязочка: скупка там не ювелирная, тряпки.

– Во-о-о-т, не ювелирная, – подтвердил Сорокин, также усмехнувшись. – Официально только рухлядь мягкая принимается. Подбарыживает заведующий, мимо кассы скупает золотишко да камушки.

– А вы откуда…

– Я ж говорю – старинные друзья. Не перебивай, слушай внимательно, – терпеливо повторил капитан. – К нему-то и подался, объяснил ситуацию. Он говорит: так вот как раз для вас. Недорого прошу, и можете в рассрочку. Так вот впервые и взял ворованное.

– Почему ж ворованное-то, Николай Николаич, необязательно, – пробормотал Сергей (который, чтобы Вере купить достойное колечко, снес в ломбард часы и там же нужное и купил).

– Какое ж еще у него могло быть? Видите, как все просто и быстро. Только-только был честный человек, мог по улице ходить, глаз не пряча – и вот уже нет, меченый. И даже не надейся, что никто не узнает, совесть – это не поповские выдумки.

Замолчали. Остапчук вновь наполнил стакан ровно на полсотни, капля в каплю, капитан выпил, теперь залпом.

– Бреду, значит, по бульвару, а внутри уже закипает всякое глупое. Когда не прав, первое дело – виноватого найти, так ведь? Вот и точит меня: вот ты и вор, а ради чего псу под хвост столько лет беспорочных? Не ради жизни на земле, светлого будущего, детишек голодных – ради юбки! На что это все? Жил ведь без нее – и жил бы дальше, велика царица.

– Так она ж, надо думать, и не требовала кольца-то, – снова встрял было Акимов и тотчас заткнулся.

Сорокин отбрил:

– Спасибо, напомнил. Так и есть, не требовала. А гордость куда девать? И себя всегда выгородить найдешь чем. Внутри бедлам. Зашел я в будку, снова начал ей названивать, чтобы получить решительный ответ. Соседки говорят – нет ее, на моей квартире никто не отвечает, даже Мироныч. Время между тем позднее. И Машкина нет – что, думаю, неужто дожал? Или решила отомстить мне? Ох, я и взбеленился… что ж такое, они там шляются, а я, как дурак, с хапаным кольцом. Поскакал обратно к барыге и кольцо вернул. Передумал, говорю, жениться.

– А барыга что?

– Что-что. Одобрил.

– Стало быть, вернули, – улыбнулся Остапчук. – Все легче.

– Кому как, Саныч. Кому как.

Сержант, очевидно наслаждаясь моментом, выложил на стол фото:

– Не это ли колечко часом?

– Раскрываемость повышаем за счет родного руководства! – засмеялся Сорокин, но фото взял, посмотрел, держа руку поодаль. – Ни пса не разберу. Очков нету?

– А то как же, – Саныч извлек из нагрудного кармана свои окуляры, огрызнулся на Акимова:

– Ну да! Что уставился?

– Ничего я.

– Вот и ничего! Сдаем мы, и не думай, что так и будешь на стариках выезжать, – назидательно сказал Сорокин и приставил к носу Санычеву оптику.

– Слушай, если и не оно, то очень похоже. Прямо копия. Тоненькое, камушки по кругу. Так, а что за история с ним, Ваня? Ориентировка?

– Ну если детективами интересуетесь, то так, – Остапчук отыскал нужную бумагу, сверился. – Скупку приятеля вашего в ту же ночь ограбили, взяли тряпки-меха.

– Понятно, он сам утверждал, что только тряпье у него.

– А то как же, – ухмыльнулся сержант, – нешто сам на себя донесет?

– Глазки-то поблескивают, Ваня, да ручки трясутся, – поддел капитан. – Ну-ну, выкладывай до конца. Вижу, я вам помог своим рассказом?

Поднял голову, встретились три хитрых глаза, друг другу подмигнули, друг друга поняли.

– Так вот. Колечко это трофейное, украдено у генеральши Марковой, она утверждает, что похитила обиженная домработница. И такое же, очень похожее, я видел у нашего общего знакомого.

– Кто таков?

– Канунников, он же Анчутка. А до того он, мерзавец, где-то прошлялся два рабочих дня, на которые как раз и выпадает…

– Гоп-стоп на скупку, – закончил Акимов, но тут же отметил: – Погоди, Ваня, не вяжется. Если бы это Яшка, то не стал бы добычей перед тобой светить.

– Так я и не говорю, что это он, – возразил Саныч. – И да, он его от меня и не прятал.

– Откуда же оно у него, он сказал? – спросил Сорокин.

– Говорит, выиграл в карты.

– Руки бы ему повыдергать, – мимоходом заметил Сергей.

– Да соврал, наверное, – предположил Остапчук.

– И язык.

– Что «язык»? – не понял Сорокин.

– Язык бы ему тоже вырвать, – пояснил Акимов, – чтобы не брехал попусту.

– Что, Серега, личная неприязнь? Ай-ай-ай. А мальчик старается, нам помогает…

– Это что за новая хохмочка? – поинтересовался Николай Николаевич.

– Эти двое – Пельмень и Анчутка. – Теперь в комсомольском бригадмиле, – пояснил Остапчук.

– Они ж сопляки.

– Зато документы взрослые. Нарисовал покойничек Кузнецов, хорошие.

– Ох уж этот патруль, – вздохнул Акимов. – Вроде дело-то хорошее задумали, а нате, во что вылилось: теперь пол-Москвы в курсе, что дружинники по подворотням баб грабят. Полная дискредитация идеи.

Сорокин недовольно заметил:

– Так что волынку тянуть? Надо взять этого умника и потолковать, чего медлишь?

– Не толковать надо, а выпороть – и в колонию, – поправил Саныч. – Гнилой насквозь, безнадежный.

И, с шутовским отчаянием махнув пятерней, разлил по новой.

Сорокин, по рассеянности приняв стакан, чокнулся, выпил и закусил. Потом вспомнил:

– Нельзя же мне больше… Выпороть-то было бы полезно, но презумпция невиновности как же?

– А вот покамест невиновный Машкин чего ж в холодной у нас мается?

– У него