Дик Фрэнсис - Миллионы Стрэттон-парка

— Я не стою на краю долговой ямы, — заметил я. — А Кит, возможно, стоит.

— Уильям говорил мне, что Кит — величайшее разочарование в его жизни.

Десятки вопросов роились у меня в голове, но задать их я не смог, потому что ко мне подошел служащий ипподрома и сказал, что полковник Гарднер просил бы меня срочно подойти к конторе.

— Пожалуйста, не уходите, не сказав, как найти вас, — я умоляюще посмотрел на Филиппу Фаулдз.

— Я буду здесь весь день, — заверила она меня. — Если вас не увижу, вот номер телефона моего оксфордского салона. Там вы меня наверняка найдете. — Она дала мне визитку. — А как мне найти вас!

Я записал номер моего мобильного телефона и сассекский домашний номер — на обратной стороне другой ее визитки, поскольку не имел таковой, и, оставив ее допивать шампанское, поспешил выяснять, какой еще очередной кризис обрушился нам на голову.

Ребекка металась туда-сюда перед входом в контору и разгневанно посмотрела на меня, когда я проходил мимо нее в дверь — никогда еще мне не приходилось видеть ее в таком растрепанном состоянии.

Роджер с Оливером находились в конторе. Они клокотали от ярости и скрежетали зубами.

— Вы не поверите, — сквозь зубы простонал Роджер, увидев меня. — У нас случилось все, что должно обычно случаться — в конюшнях поймали негодяя, пытавшегося испортить лошадь перед состязанием, на щите тотализатора произошло короткое замыкание, а в букмекерском зале у одного сердечный приступ. И вот теперь Ребекка рвет и мечет из-за того, что в палатке, где переодеваются женщины-жокеи, нет плечиков.

— Плечиков! — до меня не сразу дошло, о чем идет речь.

— Плечиков. Она говорит, что мы напрасно думаем, будто они собираются раскладывать свои вещи по полу. Мы обеспечили ее столом, скамейкой, зеркалом, тазом, подвели шланг с водой, устроили слив. Теперь она поднимает кипиш по поводу плечиков.

— А… — беспомощно протянул я. — А что, если взять веревку и пусть развешивает на ней?

Роджер вручил мне связку ключей:

— Вы не можете съездить на джипе до моего дома, там заперто, жена где-то здесь, но я не могу ее найти, и привезите несколько плечиков. Снимите с них одежду. Это с ума сойти можно, но вы не против? Сможете? Ноги выдержат?

— Обязательно, — сказал я с облегчением. — Я-то думал, что-то серьезное, когда вы послали за мной.

— Она скачет на конрадовской лошади в первом заезде. Для нее было бы очень серьезным — да и для всех нас, — если бы у нее совсем поехала крыша.

— О'кей.

Выйдя на улицу, я тут же натолкнулся на Дарта, он старался утихомирить сестру, но без всякой надежды на успех. При моем появлении он бросил это бесперспективное занятие, проводил меня до джипа и спросил, куда я собрался. Когда я сказал, что еду за плечиками, он сперва не поверил, а потом вызвался помочь, и мы с ним вместе поехали выполнять поручение Роджера.

— У нее совершенно разгулялись нервы, — пытался оправдать сестру Дарт.

— Да.

— Наверное, это от перенапряжения, от того, что каждый день рискует жизнью.

— Вероятно, ей следовало бы остановиться.

— Она просто выпускает пар.

Мы сняли одежду Роджера с целой кучи плечиков и на обратной дороге заскочили в автобус, где меня встретил футбольный рев на максимум децибел.

— Тоби, — позвал я, напрягая до предела голос. — С тобой все в порядке?

— Да, папочка, — он сделал немного потише. — Папочка, по телеку показывали Стрэттон-Парк! Все флаги показывали, и воздушный замок, и вообще все. Звали всех приезжать, скачки продолжаются, говорили, что получился настоящий праздник.

— Замечательно! — сказал я. — Хочешь поехать с нами к конюшням?

— Нет, спасибо.

— О'кей, увидимся позже.

Я рассказал Дарту про телепередачу.

— Это Оливер, он сумел это организовать, — заметил Дарт. — Я слышал, как он выкручивал руки телевизионщикам. Хочу сказать, они с Роджером и с вами, ну… вы такое сумели сделать…

— И Генри.

— Отец говорит, что семья неправильно вас восприняла. Говорит, не нужно было слушать Кита.

— Хорошо.

— Но он очень тревожится за Ребекку.

Я бы тоже потревожился, подумал я, если бы она была моя дочь.

Дарт передал плечики сестре, которая, не открывая рта, молча ушла с ними. Он сходил в контору еще и для того, чтобы отдать ключи Роджеру от джипа, которые взял у меня, чтобы, как он сказал, не беспокоить мои ноги, и там рассказал Роджеру и Оливеру про телепередачу, в которой главной новостью был наш большой шатер. Под конец он предложил мне выпить пива с сандвичем, чтобы ему можно было обойтись без стрэттоновского ленча.

— Кит, Ханна, Джек и Имоджин, — перечислил он. — От одного этого начнется изжога. — И потом: — Вы слышали, полиция забрала мои старые колеса на экспертизу?

— Нет, — ответил я, пытаясь найти у него на лице какие-нибудь следы озабоченности, но напрасно. — Не слышал.

— Вот досада, — проговорил он. — Придется брать машину в аренду. Я сказал полицейским, что пришлю им счет, они только хмыкнули. У меня эта бомба уже в печенках сидит. — Он с ухмылкой кивнул на мою палочку. — И у вас, наверное, тоже.

Когда мы добрались до бара, Филиппа Фаулдз уже скрылась, во всяком случае, нигде поблизости ее обнаружить не удалось. Мы с Дартом пили и жевали, и я сказал ему, что читал об одном рецепте для выращивания волос.

Он с подозрением, ожидая какую-нибудь западню, посмотрел на меня.

— Разыгрываете?

— Почему же, — с серьезным видом произнес я. — Это было бы слишком жестоко.

— Хинин, — догадался он, — и пенициллин.

— Правильно. Так вот, это снадобье от облысения взято из мексиканского справочника для лекарей, написанного в 1552 году.

— Я готов на все.

— Растолочь мыльный корень, — сказал я, — вскипятить в собачьей моче, бросить туда одну-две древесных лягушки и горстку гусениц…

— Ну и гад же вы, — обиделся он.

— Но так написано в книге.

— Вы бессовестный врун.

— Ацтеки клялись, что это хорошее лекарство.

— Я брошу вас Киту, — проговорил он. — Я собственным каблуком раздавлю вас.

— Книга называется «Кодекс парикмахера». Пятьсот лет назад это было серьезное медицинское произведение.

— Тогда что такое мыльный корень?

— Не знаю.

— Интересно, — мечтательно проговорил он, — помогает это или нет.

Перед первым заездом мы с Дартом стояли, положив руки на ограду парадного круга, наблюдая, как Конрад и Виктория разговаривают с дочерью-жокеем Ребеккой. Вместе с тренером они составляли одну из нескольких групп, озабоченно поглядывавших на своих четвероногих подопечных, терпеливо переминавшихся с ноги на ногу или прохаживающихся вокруг них на поводу у помощника конюха. Все они прикидывались, будто деловито оценивают шансы, но на самом деле сгорали от желания выиграть.

— Надо отдать должное, — проговорил Дарт, не в силах устоять перед соблазном высказать свое мнение, — Ребекка умеет отлично скакать.

— Да уж наверное, иначе бы не попала в число первых жокеев Англии.

— Она на два года моложе меня, а я не помню случая, чтобы лошадь хоть раз вскинулась на нее. Меня один раз лягнули, и я решил, большое спасибо, с меня хватит, но Ребекка… — В его голосе прозвучала уже знакомая мне смесь неприязни и уважения. — Она ломала кости, разбивалась, и все ничего. Я бы не смог желать победы так, как она жаждет побеждать.

— По-моему, — заметил я, — все люди с большими амбициями такие, по крайней мере какое-то время.

Он повернулся ко мне:

— А вы?

— Боюсь, нет.

— И я тоже.

— Потому-то мы и стоим здесь, — сказал я, — и наблюдаем за вашей сестрой.

Дарт покачал головой:

— До чего же вы просто смотрите на вещи.

Дали сигнал жокеям садиться по коням. Одетая в традиционные стрэттоновские цвета — куртка в сине-зеленую клетку на спине и груди с совершенно не в тон оранжевыми и ярко-красными рукавами — Ребекка легко, как перышко, вспорхнула в седло, ее маленькое стройное тело силуэтом мелькнуло в воздухе. От вспышки нервозности, вызванной самой тривиальной причиной — отсутствием плечиков, не осталось и следа, теперь мы видели перед собой спокойного, сосредоточенного профессионала, полностью владеющего собой и готового показать свое искусство зрителям.

Видно было, что Дарт наблюдает за ней с двойственным чувством. Он смотрел на сестру, которая затмила его мужской доблестью, которую он должен был бы, но не мог проявлять сам; смотрел с восхищением и неприязнью, понимал ее, но не любил.

Конрадовский скакун Темпестекси по сравнению с некоторыми другими на кругу имел длинноватое тело и коротковатые ноги. В скачках с препятствиями на две мили, как явствовало из афишки, участвовали лошади, которые не выигрывали скачки с препятствиями до первого января. Темпестекси, выигравший одни скачки после этой даты, получил штраф и должен был нести дополнительный семифунтовый груз, но, несмотря на это, все равно считался фаворитом.