Отдаленные последствия - Александра Маринина

– Сегодня есть время, через полчаса. Записывать вас? Подождете? Или хотите на другой день?

– Сегодня, – решительно ответил я.

Тридцати минут мне вполне хватило на то, чтобы сбегать в ближайший кафетерий, перекусить и купить скромный букет цветов для очаровательной сотрудницы регистратуры. В общем-то, ничего особенного она для меня не сделала, просто выполнила свои обязанности, не надрываясь, но я внутренне уже стоял «на низком старте»: ненависть ожила, расправила плечи и готовилась ринуться в бой. Я увидел перед собой конкретного врага, которого мне так не хватало, когда умирал Ванечка. Врага, которого можно обвинить. Врага, которого можно уничтожить. Это будоражило и поднимало настроение.

Через полчаса я вошел в кабинет к доктору Новицкому, тому самому, который был первым специалистом в списке тех, кого я обходил во время диспансеризации несколько месяцев назад.

– Вы знаете, где сейчас работает ваш предшественник Долгих? – спросил я без предисловий.

– Юрий Леонидович? А зачем он вам?

– Хочу поговорить. Спросить, как он себя чувствует. И рассказать, как чувствую себя я.

Новицкий вывел на экран компьютера мою карту, что-то посмотрел в ней. Потом тяжело вздохнул и покачал головой.

– Вы были у него восьмого декабря, правильно?

Я растерялся.

– Ну… Наверное. Я дату точно не помню, но – да, где-то в начале декабря. У меня отпуск был с пятнадцатого января, это я хорошо помню, и хотелось успеть все документы оформить до того, как начнется гонка с отчетами. Конец года, сами знаете, как оно у нас. А потом каникулы до тринадцатого, никто не работает.

– Видите ли, Игорь Андреевич, вы, конечно, имеете полное право предъявить претензии. С этим я ничего не могу сделать. Но… Дело в том, что у Юрия Леонидовича погибла восьмилетняя дочь. Маленькая девочка. Ее сбила машина, когда водитель не справился с управлением и на огромной скорости врезался в автобусную остановку. Помните этот случай? Погибли два человека и еще четверо получили ранения и увечья.

Еще бы мне не помнить! Об этом весь город говорил. Я как раз дежурил в тот день и малодушно радовался, что страшное происшествие имело место не в нашем округе и мне не придется выезжать. Само по себе ДТП – не наша епархия, но при таких ситуациях нужно опрашивать свидетелей, выполнять поручения следователя, заполнять множество бумаг, и тут уж бросают все наличные силы.

Как раз на следующий день после того дежурства, в свой законный «отсыпной», я и отправился в поликлинику на диспансеризацию. Получается… Ох ты господи!

– Да-да, – печально покивал головой доктор Новицкий. – Вы были у Юрия Леонидовича на следующий день после… После того. Я ни к чему вас не призываю, но попробуйте понять, в каком он был состоянии.

– Зачем же он вышел на работу, если…

Во мне кипела злость, смешанная с сочувствием.

– Все переносят шок и горе по-разному, двух одинаковых случаев не бывает. Некоторые люди верят сразу, а некоторые пытаются хотя бы для самих себя сделать вид, что ничего не случилось, что жизнь идет, как обычно. У них просто нет сил осознать ужасное, и они спасаются обыденным. Опять же, у одних эта стадия длится несколько минут или несколько часов, у других – несколько дней, а то и недель, и даже месяцев. Понимаете, о чем я?

Я понимал. Уж кто-кто, а я-то отлично понимал, в каком состоянии бывает отец после смерти ребенка. Я терял Ванечку постепенно, на протяжении четырех лет, я знал, что происходит, пытался подготовиться к этому, и все равно: когда случилось – я был, что называется, в хлам. В грязь. А тут все намного ужаснее. Ребенок утром ушел в школу, и ты, может быть, даже не поцеловал его, не попрощался, потому что сам был уже поглощен проблемами предстоящего дня, торопился, опаздывал, допивал кофе на бегу, одновременно повязывая галстук и натягивая пиджак, и вдруг… Что может быть хуже? Что может быть страшнее?

Почему нет закона, запрещающего врачам, находящимся в состоянии тяжелейшего стресса, вести прием пациентов?!

Это была только первая мысль. Мысль, с которой я вышел из кабинета терапевта.

Потом пришли другие мысли…

Дзюба

Хоть и не так уж много лет служил в полиции Роман Дзюба, но повидать успел всякого. И следователей встречал самых разных: и грамотных, и совсем непрофессиональных, и резких, и спокойных, и молодых, и пожилых. Но с таким, как Николай Остапович Барибан, столкнулся, честно говоря, впервые. Ведь только вчера было четко сказано: утром принести информацию по версии «дурь», чтобы Барибан мог наметить первоочередные следственные действия, а сегодня, когда Роман явился в Следственный комитет, выяснилось, что у следователя появились совсем другие планы.

– Давай быстро, что там у тебя, – буркнул Николай Остапович, не глядя на Дзюбу. – У меня свидетель вызван, вот-вот подойдет.

– По нашему делу? – уточнил капитан.

– Ну а по какому же? С меня уже портки на ходу срывают.

Интересно, какого свидетеля собирается допрашивать Барибан и откуда он вообще его взял, если по версии о связи двух убийств с незаконным оборотом наркотиков следствию пока что не представлено ни одного имени и ни единого сколь-нибудь значащего факта. Имена и факты у Дзюбы были, это правда, но ведь он не успел и двух слов сказать. А свидетель уже вызван, причем на утреннее время, значит, вызывали его еще вчера. Очень любопытно.

Он постарался быть кратким, доложил следователю то, что посчитал важным, и собрался было свалить по-быстрому, но Барибан жестом остановил его.

– Куда намылился? Бумажку мне положь, чтобы перед глазами была. Имена вот эти все, которые ты мне сейчас тут напел, кликухи, цифры, суммы. Не запомнил я ничего, да и на слух плохо воспринимаю. Давай садись, бери ручку и записывай. А то уходить он собрался! Ишь прыткий какой!

Дзюба пожал плечами, снова уселся за стол и принялся записывать. Не успел перечислить и половины того, о чем только что докладывал, как в дверь постучали и в кабинете появился импозантный мужчина средних лет в дорогом костюме. Барибан поднял голову и расцвел подобострастной улыбкой:

– Рустам Рафкатович? Проходите, проходите, я вас жду. Барибан Николай Остапович, старший следователь по особо важным делам, рад знакомству. Понимаю ваше удивление, раньше вы имели дело с другим следователем, но поскольку убийству Леонида Чекчурина мы придаем особое значение, было решено передать дело более опытному сотруднику, то есть мне. Заранее приношу извинения за то, что вынужден буду просить вас отвечать на вопросы, которые вам уже задавали