Фридрих Незнанский - Опасное хобби

Словно в тумане, увидел взором, как двое ввели в комнату… Ашота. До последнего мгновенья неизвестно по какой причине был уверен, что приведут Мишу: наркотики, слаб человек, попавший в зависимость от них. И это было бы, в конце концов, объяснимо. Но почему — Ашот? Чем его-то могли напугать?

— Как ты мог сказать? — закричал Гурам по-армянски и осекся, увидев, как набрал полную грудь воздуха Емельяненко: сейчас последует его сокрушающий удар…

Но Никита наклонился к нему и негромко сказал:

— Я тебя в последний раз предупреждаю: только по-русски. Ты усек?

Гурам лишь молча кивнул, а про себя внутренне усмехнулся: как все-таки слаб человек — даже не самого удара боится, а одного приготовления к нему. Удар — что, боль, да и только, а когда видишь, как заносят кулак для удара, еще и страшно… Ну вот, а он мальчишку готов был к смерти приговорить. Ему ведь наверняка тоже очень страшно было с этими. Да еще видел, поди, как Мишу убивали. И если и виноват он, то гораздо меньше, чем тот же Малахов, который большие деньги получает, чтобы постоянно держать в курсе обстановки. И вообще, все они только и делают, что сосут из него, но никакой толковой защиты, как вот сегодня, когда надо было не сюда ехать, а в Москву, за адвокатом. Но что взять с этих идиотов, которые только о своей шкуре беспокойство имеют?..

Умный этот Емельяненко, раскусил Малахова. Да и как его не раскусить, если у того на морде написано, что слизняк и ничтожество. Но отдавать его сейчас полковнику, к сожалению, нельзя: знает много.

Ашота усадили на стул по другую сторону стола. Он тоже был в наручниках, и именно это обстоятельство почему-то вдруг примирило дядю с племянником-предателем.

Следователь, который приехал вместе с Емельяненко и показался Гураму поначалу слишком молодым, несмотря на свой высокий пост, — но разве мало их, выскочек, блатных всяких! — оказался очень опасным. И повел разговор так, что выходило, будто Ашот сделал чистосердечное признание в надежде на снисхождение суда к его молодости. Врет он, конечно, уверен был Гурам. Просто удалось запугать мальчишку. А может, избили. Вон, когда вводили, еле шел.

Но самым поразительным оказалось известие о том, что Мишу не убили, а он сам выбросился из окна, что подтверждено протоколом, который составили в Москве. Но разве можно им вообще верить? Наверняка сами выкинули человека из окна, а потом сказали: самоубийство… От них всего ожидать можно.

Все окончательно смешалось в голове Гурама, вся жизнь разваливалась прямо на глазах. Нет, упирался он и руками и ногами в обстоятельства, которые наваливались на него со всех сторон, нельзя поддаваться, мудрого Мкртыча надо спасать в первую очередь. Если он останется на свободе, всех вытащит. И вот тогда уже каждый получит свое сполна… Вот этим и должен будет немедленно заняться Малахов, даже ценой своей поганой карьеры. Пусть только попробует ослушаться: он знает, у Гурама слово — закон.

Но Гурам чувствовал и другое — и эти его ощущения были противными и томительными: он просто хватается за соломинку. Потому что ничего не мог сказать Мкртычу, которого в одной из комнат этого большого дома уже допрашивали следователи. Не было близко и Малахова, доставившего сюда понятых. Так вместе с ними и ходил майор, наблюдая, как простукивали оперативники полы и стены, двигали тяжелую мебель, сдирали со стен дорогие ковры, которых было много — любил Гурам восточный уют.

На вопросы Турецкого Гурам твердо заявлял, что никакого оружия в доме не держит. И это было правдой: совсем в другом месте находилось оружие, но его не найти ментам. А те пистолеты, которые забрали у покойного Гиви и Сережи с Гариком, не успевших выполнить приказ Гурама, он считал пустяком. Балуются мальчишки, как за всеми уследить. Хочешь экспертизу проводить — пожалуйста, никогда не были пистолеты в деле. Где приобрели? Как упомнить? Иди на любой базар, заплати хорошо, тебе могут и танк продать… Кто этого не знает?..

Емельяненко время от времени выходил из гостиной, потом возвращался, сумрачно поглядывая на Гурама, и тот понимал, что не складывается у полковника ни с оружием, ни с наркотиками, ни с другим серьезным компроматом. Одно только плохо — баба эта…

Вернувшись в очередной раз, Никита жестом отозвал Турецкого к дальнему окну, чтобы допрашиваемые не могли его слышать, и шепотом сообщил, что Ларису увезли в реанимацию и с ней поехал Акимов. Он сообщит, если будет что-то новое.

Следом пришел Грязнов. Присел на стул, подвинул к себе листы протокола допроса Гурама, пробежал их глазами. И по тому, как он это сделал, почуял Гурам новую опасность еще и от этого, неизвестного ему человека.

— Александр Борисович, — позвал он Турецкого, — тут есть кое-что для уточнения событий. Сейчас один из местных «деятелей» сознался, что принимал участие в насилии, но женщина попала к ним в подвал, будучи уже избитой и изнасилованной. От хозяина. Так в протоколе. Нужна очная ставка?

— А мы и не сомневались, — заметил Емельяненко. Он подошел к столу, наклонился к Гураму и сказал с улыбкой: — Совсем плохи твои дела, сукин сын. Пойдешь ты у нас за групповое изнасилование с причинением тяжких телесных повреждений. А за изнасилование, совершенное особо опасным рецидивистом и повлекшее тяжкие последствия, смертная казнь полагается. Понял? По сто семнадцатой, часть четыре. Кончился твой авторитет: завтра вся Бутырка будет знать, с какой ты статьей явился! А к ней добавим сто двадцать шестую (первую) и сто сорок восьмую. Чтоб полный комплект был.

Реакция была неожиданной. Гурама словно подбросило в кресле, тело его изогнулось, повалилось на пол, и он стал биться в конвульсиях, рыча и колотя затылком по полу. На губах его заклубилась пена.

Емельяненко спокойно постучал каблуком по ковру и сказал:

— Старые номера. Симуляция падучей. Не проходит, Гурам. Кончай свой базар, а то позову доктора и он тебе успокоительного в задницу воткнет, Да и ковер, смотрю, у тебя Хороший, толстый, сколько ни бейся башкой — больно не будет, один шум… Игорек, помоги ему подняться.

Игорь подошел к Гураму и крепким рывком за шиворот вернул его в кресло. Гурам обмяк, словно мешок.

— Вспомнил, значит, что насильников в камерах не жалуют? — подал голос Грязнов. — Да, не любят там вашего брата, самих петушками сделают… Что возразишь?.. Вот что, коллеги, — Слава поднялся, — я прошел по всему дому и полагаю, этот волчара в норе своей компромат на себя держать поостережется. Ну обнаружим мы тут еще один пистолет или пакетик с наркотой, и что? Я вот в гараж его заглянул, там гораздо интересней.

— А мы сейчас все вместе туда пойдем, — сказал Турецкий. — Поднимайтесь, Ованесов. Впрочем, — он оглядел присутствующих, — еще могу предоставить вам последний шанс. Вы же не можете не понимать, что если мы уж приехали сюда, то не уйдем, пока в буквальном смысле не перекопаем весь участок. И найдем.

Гурам помолчал, хрипло дыша, и вдруг сказал со странной надеждой в голосе:

— Сто семнадцатую уберете?

Никита искренне захохотал.

— Вон, оказывается, чего ты боишься! Да-а… Большой позор на твою седую голову…

— Вы должны сами знать, Ованесов, — спокойно сказал Турецкий, — что вопрос об этой статье Уголовного кодекса находится в руках потерпевшей и суда… Кстати, раз уж вы заговорили и даже начали торговлю, советую вспомнить все относительно публичного дома, о котором неоднократно, что зафиксировано в протоколах допросов, упоминали братья Гарибяны.

Гурам долгим печальным взглядом окинул племянника, понуро сидевшего по другую сторону еще недавно такого богатого и гостеприимного стола, за которым произносились такие красивые тосты, и, чувствуя, что совершает сейчас непоправимую ошибку, но будто подталкиваемый под локоть самим дьяволом, устало произнес:

— Малахова своего спросите…

Турецкий мгновенно переглянулся с Емельяненко, и Никита быстро вышел из гостиной.

— Спросим, — вдогонку сказал Турецкий. — А вы с чего начнете?

Гурам словно опомнился.

— Скажу так: ищите. Только нет ничего.

— Хорошо, — согласился Турецкий, хотя все в нем заклокотало от неистового желания дать этому мерзавцу по морде, — Но это ваше последнее слово. И последняя возможность облегчить свою участь. А когда найдем, загремите на полную катушку, включая и сто семнадцатую, часть четыре, которая вам так не нравится. Поднимайтесь. Игорь, помогите гражданину. Слава, Ашота держи отдельно.

Бригада полностью переключилась на обыск гаража и хозяйственных пристроек во дворе. Там сейчас и находились практически все, за исключением Турецкого и Грязнова, которые, сидя в гостиной, внимательно знакомились с протоколом допросов. Целая кипа бумаг. Саша читал и передавал листки Грязнову. Время от времени они обменивались впечатлениями.

— Пока, похоже, пустышка, — вздыхал Слава, откладывая в сторону очередной лист.