Дурная кровь - Дженнифер Линн Барнс

который причинял его отец. А потом я подумала про Дина, который стоял рядом со мной в саду, и светлые волосы падали ему на лицо. Дин был для меня тем же, кем Кейн был для мамы. Как и Кейн, Дин много лет тщательно контролировал свои эмоции. Он многие годы убеждал себя, что внутри у него есть что-то темное и извращенное, и если он не будет осторожен, то однажды превратится в своего отца.

Мы все находили свои способы справляться с жизнью, которую у нас отбирали. Для Слоан это были числа. Для Лии это было стремление скрывать свое истинное «я» под множеством слоев лжи. Майкл намеренно провоцировал гнев, не дожидаясь, пока кто-то другой сорвется. Дин делал все, чтобы держать эмоции в узде.

А я использовала свою способность понимать людей, чтобы не давать им понять меня.

Стать частью программы прирожденных значило отпустить часть этого контроля. «Многие годы ты была для меня всем. – Я говорила уже не с Кейном. Я говорила с мамой. – Ты держала меня на расстоянии от отцовской семьи. Ты сделала меня центром своего мира, а себя – центром моего».

Я обняла Дина за шею. Я ощутила его пульс, ровный и мерный. Его кончики пальцев скользнули по краю моего подбородка. Я прижалась своими губами к его, потом отстранилась. Я ощущала его на вкус, хотела его, чувствовала его, и я вспомнила…

Мама целует Кейна…

Первый день в школе…

Раскраски в заведении Ри…

Мелоди, в саду.

– В чем дело, что ты как пугливая кошка? – У Мелоди волосы собраны в хвостики; у нее ободранные колени, и она уперла свои сердитые руки в сердитые бока. – Это просто ядовитый сад! – Она приседает рядом с растением. – Если ты не войдешь, я съем этот листик. Прямо сейчас слопаю его и помру!

– Нет, не станешь, – говорю я, делая шаг к ней. Она скрывает листочек и открывает рот.

– Дети, перестаньте тут топтаться!

Я поворачиваюсь. Позади нас стоит старик. Он выглядит сердито и недовольно, на нем рубашка с длинными рукавами, хотя сейчас лето. Из-под рубашки виднеются резкие белые, уродливо выпуклые розовые линии, они змеятся по его телу.

Шрамы.

– Сколько вам лет? – спрашивает старик. Я отчетливо осознаю, что он носит рубашку с длинными рукавами, потому что это не единственные его шрамы.

– Мне семь, – отвечает Мелоди, подходя ко мне. – А Кэсси только шесть.

Воспоминание сменяется, и внезапно я уже бегу домой. Я бегу…

Ночь. Я в постели. Глухой стук. Приглушенные голоса.

Что-то не так. Я знаю это, и я вспоминаю старика в саду. Он разозлился на меня и Мелоди. Может, он пришел сюда. Может, он сердится. Может, он меня сейчас съест.

Снова стук. Крик.

Мама?

Я уже наверху лестницы. Внизу что-то виднеется.

Большое.

Неровное.

Внезапно я вижу на лестнице маму, она опускается на колени передо мной.

– Иди спать, милая.

У нее на руках кровь.

– Старик приходил? – спрашиваю я. – Он тебя поранил?

Мама прижимается губами к моей голове.

– Это просто сон.

Я возвращаюсь из воспоминания, ощущая, что по-прежнему прижимаюсь к Дину, уткнувшись лицом ему в плечо, а его руки нежно расчесывают мои волосы.

– У мамы на руках была кровь, – шепчу я. – В ту ночь, когда мы с мамой покинули Гейтер, я что-то слышала. Может, драку? Я вышла к лестнице и увидела что-то внизу. – Я сглотнула, во рту пересохло настолько, что было трудно говорить. – У нее на руках была кровь, Дин. – Я все равно заставила себя договорить, не позволяя себе остановиться на этом. – А потом мы уехали.

Я подумала обо всем, что увидела в этом воспоминании.

– Было что-то еще? – спросил Дин.

Я кивнула.

– В тот день, когда мы уехали, – сказала я, отталкиваясь от его груди, – я уверена, что в тот день я видела Малкольма Лоуэлла.

Глава 43

Дедушка Найтшейда по-прежнему жил в доме на холме с видом на территорию ранчо «Безмятежность». Малкольму Лоуэллу было уже к девяноста, он перемещался в инвалидной коляске и – как сообщила агентам Стерлинг и Стармансу его сиделка – не принимал посетителей.

Агент Стерлинг не приняла отказ.

Оставшись в отеле, я сидела между Дином и Слоан – мы смотрели трансляцию с камеры на лацкане Стерлинг, отчетливо осознавая, на какой риск она идет, демонстрируя свой значок. Если разойдется слух, что Стерлинг работает на ФБР, Холланд Дарби может решить, что Лия для него – лишний риск.

Медсестра неохотно разрешила Стерлинг и Стармансу войти в массивный дом, и мои мысли снова обратились к воспоминаниям. Лестница. Что-то внизу.

В памяти меня шестилетней возник страшный старик, который кричал на меня и Мелоди, и все, что произошло той ночью, было неразрывно связано, но теперь, став старше, я могла предположить, что это окажутся два отдельных травматических события, которые оказались связаны в моем сознании только из-за близости во времени.

Меня напугал жуткий старик. А потом, ночью, случилось что-то еще – что-то, из-за чего пролилась кровь.

– Мистер Лоуэлл. – Агент Стерлинг присела напротив человека, который казался ничуть не старше, чем десятилетие назад. На нем была рубашка с длинными рукавами, совсем как тогда.

Шрамы тоже были по-прежнему видны.

Когда я была ребенком, они напугали меня. Теперь они сообщали мне, что каждый день последние тридцать три года Малкольм Лоуэлл просыпался с видимым напоминанием о нападении, которое погубило его дочь и зятя.

– Я специальный агент ФБР Стерлинг. – Она выпрямилась, копируя его осанку – прямую, непреклонную, несмотря на возраст. – Это агент Старманс. Нам нужно задать вам несколько вопросов.

Малкольм Лоуэлл помолчал несколько секунд, а затем заговорил.

– Нет, – сказал он. – Вряд ли это так.

«Она хочет задать тебе несколько вопросов, – подумала я. – Есть разница».

– У нас есть основания подозревать, что ваша семейная трагедия может быть связана с расследованием серийного убийства, которое ведется сейчас. – Агент Стерлинг пыталась не выдавать ничего конкретного, но все же говорить правду. – Мне нужно понять, что вы знаете о тех убийствах.

Правая рука Лоуэлла коснулась левого рукава, он провел кончиками пальцев по шраму.

– Я рассказал полиции все, что знаю, – проворчал он. – Больше нечего рассказывать.

– Ваш внук погиб. – Агент Стерлинг не пыталась смягчить сказанное. – Его убили. И мы бы очень хотели найти того, кто это сделал.

Я взглянула на Майкла.

– Скорбь, – сказал он. – И ничего, кроме нее.

Малкольм Лоуэлл отказался от внука, когда тому было девять лет, но теперь, больше тридцати лет спустя, он горевал о его гибели.

– Если вы