Сгоревшая жизнь - Юлия Александровна Лавряшина

Остальных животных я на всякий случай не стала упоминать – вдруг она ненавидит кошек? Или насекомых? С такими, как она, нужно действовать осторожно, как на минном поле.

Прежде чем покинуть палату, я выяснила, что Мамонову зовут Таней. Потом разбудила ее соседку и скормила ей таблетки, засыпав прямо в рот и дав водички. Пока я проделывала это, Таня просто не отрывала взгляда от моего лица и вспыхнула от радости, когда я подмигнула ей, обернувшись в дверях, словно мы были с ней в сговоре.

Черт его знает, зачем я рассказала ей о своем приюте? Может, у меня самой пограничное состояние, потому-то угроза планете и показалась мне вполне реальной? Или просто стало жаль эту девчонку, которая, судя по всему, не особо нужна матери с сестрой? А мне ли не знать, каково ощущать вселенское одиночество… У меня хотя бы Артур был.

Вспомнив о нем, я спохватилась, что занимаюсь чем угодно, только не расследованием, в котором взялась помочь. И, быстренько раздав остальные таблетки, решила подобраться к Надежде Владимировне поближе. На вид ей было хорошо за сорок, она вполне могла водить дружбу с Кузьмичевой. Как говорил Артур: после тридцати возрастные различия стираются.

Хоть эти женщины, строго говоря, и не принадлежали к одному поколению, но обе родились в Советском Союзе, а это в последнее время стало прямо-таки роднить людей. Им помнилось только хорошее, чего полно было в их детстве и чему я втайне завидовала. Они могли свободно носиться по дворам до темноты, не боясь педофилов и прочих уродов. Им даже в голову не приходило стыдиться своей бедности, потому что родители их друзей также перехватывали трешку до зарплаты, и никого это особо не напрягало. У них было бесплатное обучение даже в вузах, и докторам тоже не приходилось платить. А главное, они верили, что их страна – лучшая в мире, и не было ни малейшего страха перед будущим. Вот чего нам всем не хватает сегодня…

Эту любимую струну я и тронула, вернувшись в сестринскую. На мое счастье, Надежда Владимировна находилась там одна, проверяла какие-то документы. За ее головой на стене я давно заприметила необычную елку из старых грампластинок, наверняка оставшуюся еще с новогодних праздников. Они не были испорчены – гвозди торчали в центральных отверстиях, какие имелись на каждом диске.

– У меня дома тоже есть несколько виниловых дисков, – сказала я.

Это было преувеличением: сохранился только один – ансамбля «Веселые ребята», которые в семидесятых спели любимую мамину песню «Все напоминает о тебе». Мама тогда еще не родилась, но ее бабушка часто грустила о ком-то, запуская пластинку, и она сама собой стала частью маминых детства и юности. А для меня – частью мамы…

Подняв голову, Надежда Владимировна не сразу сообразила, о чем это я, потом оглянулась, и лицо ее просветлело:

– Я разрешила оставить. Приятно посмотреть.

– Жалко, не на чем послушать…

– Вот и у нас ни у кого не осталось.

– А пожилых сотрудников нет? – поинтересовалась я невинно. – Может, у них сохранились проигрыватели.

Лицо медсестры померкло:

– Нет. Были до недавнего времени… А теперь больше нет.

Я изобразила озарение и спросила испуганно:

– А! Ой, я же слышала… У вас убили медсестру, да? И еще кого-то…

– Санитарку. Уже слухи поползли? – Она сдвинула брови. – Это плохо.

– Боитесь, что скажется на клинике?

Пристально посмотрев на меня, Надежда Владимировна кивнула на стул:

– Садись. А ты откуда узнала?

Присев на краешек стула, я открыто посмотрела ей прямо в глаза:

– У нас сосед в полиции работает. А он такой, знаете, пьющий дядечка… И как поддаст, так все моему папе выбалтывает, когда они курят на балконах. А папа маме рассказал. Ну а я услышала…

– Понятно, – заключила она. – Это большая потеря для нашего отделения. Чудовищная.

– Понимаю.

Я сочувственно кивала ей и поддакивала, но в голове ни на секунду не умолкал голос Артура, призывавшего во время расследования не доверять никому. Абсолютно. И те дела, над которыми мы с ним уже поработали, доказали, как же он прав…

– Неужели их убил кто-то из пациентов? – Я постаралась изобразить страх.

– Ну, одно из убийств – чистое ограбление, насколько я знаю.

Она, конечно, имела в виду Шалимову, у которой стащили сумку и пытались снять перстень. Значит, Надежда Владимировна в курсе этого? Интересно, откуда?

– Зато второе просто жуткое, – прошептала я.

Тяжело вздохнув, она отложила документы и навалилась на стол, заглядывая мне в глаза:

– Девочка моя, тебе нечего бояться. В нашем отделении нет больных с острым психозом. Никаких буйных.

– Но ведь кто-то…

– Кто-то, – произнесла она с нажимом.

Я не унималась:

– Скальп сняли! Кто делает такое в наше время? Только псих какой-то… Может, он лечился здесь когда-то давно, а теперь совсем помешался?

Ее темные глаза заискрились усмешкой:

– Если ты заметила, у нас женское отделение…

– А женщина не могла это провернуть? Говорят, шизофреники очень сильные…

– Есть такое, – признала Надежда Владимировна без особого воодушевления.

– И само преступление какое-то женское… Может, убийца завидовала ее волосам? Мечтала завладеть ими? Или хотя бы ее лишить.

– Да нечему там было особо завидовать, – спохватившись, она прижала пальцы к губам. – Что я говорю… О покойнице-то…

– Да она же не слышит!

То ли я попала в больное место… Или они с Кузьмичевой действительно дружили и моя бестактность ранила ее? Но неожиданно старшая медсестра встала, и голос ее прозвучал властно:

– Иди работай. Нечего тут мисс Марпл разыгрывать. Убийцу уже ищут. И я не сомневаюсь, что найдут.

Испытывать ее терпение не стоило, поэтому я пискнула: «Извините» – и выскочила за дверь. Меня даже подташнивало от разочарования – в своем расследовании я не продвинулась ни на шаг.

* * *

Показалось, будто они давно знакомы, но Артур сразу догадался почему. Олег Степанович с его темной с проседью острой бородкой и густыми волнами зачесанных назад волос походил на кого-то из русских писателей… Артур напряг память: «На Бунина или на Леонида Андреева?»

– Слушаю вас, молодые люди. – Зинченко открытой ладонью указал на кожаные кресла. – Вы ведь не на прием, как я понял?

– Да я бы с удовольствием, – доверительно признался Артур и потер шею. – Только все некогда… Вот, может, закроем это дело, тогда запишусь к вам.

Неуловимо изменившись, тонкое лицо Олега Степановича заострилось еще больше:

– Дело?

– Я – следователь, – охотно признался Логов и взмахнул раскрытым удостоверением