Гастон Леру - Призрак Оперы

Я ни секунды не сомневался, что встретился с новым дьявольским изобретением Эрика, которое на этот раз превосходило по совершенству все виденное мною до сих пор, и вот я, очарованный, забыв об осторожности, перегнулся через борт лодки.

Я склонялся все ниже и ниже, и вдруг из воды высунулись две чудовищные руки и обхватили меня за шею, увлекая в пучину с невиданной силой. Я бы наверняка погиб, если бы не успел крикнуть, и по этому крику Эрик узнал меня.

Да, это был Эрик, и, вместо того чтобы меня утопить, что он и собирался сделать, он благополучно вынес меня на берег.

— Вот видишь, как ты неосторожен, — сказал он, стоя передо мной, и по его одежде ручьями стекала вода. — Зачем ты хотел пробраться в мой дом? Ведь я тебя не приглашал. Мне никто не нужен: ни ты, никто другой! Разве для того ты когда-то спас мне жизнь, чтобы сделать ее невыносимой? Как бы ни была велика твоя услуга, Эрик может забыть и о ней, а тебе известно, что тогда ничто не удержит Эрика, даже сам Эрик.

Он продолжал говорить еще что-то, но теперь меня интересовало только одно: узнать секрет этого трюка с сиреной. Он пожелал удовлетворить мое любопытство, потому что, будучи настоящим чудовищем, — а мне приходилось видеть его в деле в Персии, — в некотором смысле оставался самовлюбленным и самолюбивым ребенком, и для него не было большего удовольствия, чем удивлять окружающих и демонстрировать им свою поистине дьявольскую изобретательность.

Он рассмеялся, весьма польщенный, и показал мне тростниковый стебель.

— Это элементарно просто и вместе с тем очень удобно: я могу дышать и даже петь в воде! Это — фокус, которому я научился у пиратов Тонкина: таким образом они могли целыми часами сидеть на дне реки.[23]

— Этот фокус едва не лишил меня жизни, — с упреком сказал я, — и, возможно, стал роковым для многих других.

Он не отвечал и встал передо мной во весь рост с угрожающим и одновременно ребячливым видом.

Я не дал себя запугать и резко заметил:

— Ты же обещал, Эрик: больше никаких преступлений!

— Разве я совершил какое-нибудь преступление? — самым любезным тоном осведомился он.

— Несчастный! — не сдержался я. — Неужели ты уже забыл сладостные ночи Мазендарана?

— Да, — неожиданно погрустнел он, — я бы очень хотел забыть об этом, но согласись, что я тогда здорово посмешил маленькую султаншу.

— Ладно, все это в прошлом, — продолжал я. — А теперь совсем другое дело, и ты должен отчитаться передо мной за настоящее, потому что, если бы я захотел, оно бы для тебя не существовало. Помни, Эрик: я спас тебе жизнь!

И, воспользовавшись оборотом, который принимал наш разговор, я хотел выяснить то, что уже давно не давало мне покоя:

— Эрик, поклянись мне…

— Еще чего! Ты же знаешь, что я не выполняю своих клятв. Клятвы даются для того, чтобы ловить в капкан глупцов и ничтожеств!

— Скажи… Ты же можешь сказать мне?

— Что именно?

— Насчет люстры, Эрик…

— А что насчет люстры?

— Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Ах, люстры! — усмехнулся он. — Хорошо, я тебе скажу: люстра — это не моя работа. Просто эта люстра была очень старая.

Когда Эрик смеялся, он был еще уродливее. Он прыгнул в лодку и расхохотался так зловеще, что мне стало жутко, и я не смог унять дрожь.

— Очень старая была люстра, милый мой дарога[24]! Очень старая… Она свалилась сама по себе. А красиво она грохнулась! Теперь я дам тебе совет, дарога: подсушись, если не хочешь подхватить насморк, и никогда больше не садись в мою лодку, а самое главное — не пытайся проникнуть в мой дом… Я не всегда смогу тебе помочь, и мне бы не хотелось посвятить тебе заупокойную мессу.

Продолжая хохотать, он стоял на корме своей лодки и с обезьяньей ловкостью греб одним веслом. Он был похож на мрачную скалу, и его золотистые глаза сверкали ярче, чем обычно. Скоро остался виден только этот зловещий блеск, а потом и он исчез в ночной темноте, окружавшей озеро.

С этого дня я отказался от попыток добраться до его жилища через озеро. Было очевидно, что этот путь очень хорошо охраняется, особенно после того, как Эрик застал меня здесь. Но я не сомневался, что существует и другой путь, поскольку не раз видел, как Эрик непостижимым образом исчезает на третьем этаже подземелья. Напомню, что с тех пор, как я встретил Эрика в Опере, я находился в постоянном напряженном ожидании его зловещих фокусов; разумеется, опасался я не за себя, а за других.[25] И когда в театре случалось какое-нибудь неприятное происшествие, когда все вокруг охали и твердили: «Это призрак!» — я думал об Эрике. Сколько раз я слышал о призраке от людей, которые говорили о нем с улыбкой. Несчастные! Если бы только они знали, что он существует на самом деле и что он гораздо страшнее и опаснее, чем та бесплотная тень, которую они поминали. Им было бы не до смеха! Если бы только они знали, на что способен Эрик, особенно в таком месте, как Опера! И если бы им были ведомы мои тревожные мысли!

Хотя он торжественно объявил мне, что совершенно изменился и стал одним из самых добродетельных людей на свете с тех пор, как его «полюбили ради него самого» — фраза, которая сразу привела меня в сильное замешательство, — я не мог отделаться от беспокойства. Его ужасное, непередаваемое словами и отталкивающее уродство поставило его вне человеческого общества, и мне часто казалось, что именно поэтому он перестал испытывать даже малейшее чувство жалости и сострадания к людям. Тон, каким он сказал мне о своей любви, только усилил мои подозрения, потому что за его хвастливыми словами я увидел новые, еще более ужасные драмы. Я знал, до какого глубокого и разрушительного отчаяния может довести Эрика несчастье, и его намеки — предвестники страшной катастрофы — не выходили у меня из головы.

С другой стороны, я обнаружил странную духовную связь, которая установилась между чудовищем и Кристиной Даэ. Спрятавшись в кладовой рядом с артистической юной певицы, я присутствовал на удивительных уроках музыки, которые приводили Кристину в неземной восторг, однако я не думал, что голос Эрика — а он мог сделать его грохочущим, как гром, или нежным, как пение ангелов, — может заставить ее забыть о его уродстве. Я все понял, когда обнаружил, что Кристина его еще не видела. Как-то раз мне удалось попасть в ее артистическую, и, вспомнив его прежние трюки, я без труда разгадал фокус, при помощи которого поворачивалась часть стены с большим зеркалом, и понял секрет пустотелых кирпичей, благодаря которым Кристина слышала его так, как будто он находился совсем рядом. Кроме того, я обнаружил путь, ведущий к фонтану и к бывшей тюрьме коммунаров, а также люк, через который Эрик попадал прямо под сцену.

Несколько дней спустя я с немалым удивлением узнал, что Эрик и Кристина встречаются, увидев собственными глазами, как злодей, склонившись над маленьким фонтаном, который называют «плачущим», потому что он находится на той самой «дороге коммунаров», вытирает лицо лежащей без сознания Кристине. Рядом с ним спокойно стояла белая лошадь, лошадь из «Пророка», которая незадолго до того исчезла из конюшен Оперы. Эрик обнаружил мое присутствие, и это едва не закончилось для меня плачевно. Я увидел молнии в его золотистых глазах и, не успев вымолвить ни слова, получил сокрушительный удар, который оглушил меня. Когда я открыл глаза, не было ни Эрика, ни Кристины, ни белой лошади, и я больше не сомневался, что несчастная девушка стала пленницей в его жилище на озере. Я снова пришел на берег озера, несмотря на всю опасность такого предприятия. Целые сутки, спрятавшись на берегу, я ждал появления чудовища, потому что знал, что, он непременно должен выйти, хотя бы за продуктами. Здесь надо сказать, что когда он выходил в город или осмеливался появляться на публике, ужасную дыру, заменяющую ему нос, он прикрывал накладным носом из папье-маше с приклеенными усами, что, впрочем, ничуть не делало его привлекательнее, поскольку прохожие, завидев его, говорили: «Смотрите, вон идет папаша «Обмани-Смерть»[26], но вообще — я говорю «вообще» — вид у него был довольно сносный.

Итак, я подстерегал его на берегу подземного озера — он в шутку называл его Авернским[27] — и уже начал терять терпение, думая, что он использовал другой, не известный мне выход на третьем подвальном этаже, когда услышал слабый всплеск, потом увидел два желтых глаза, блестевших, как сигнальные огни, и скоро рядом со мной причалила лодка. На берег выпрыгнул Эрик.

— Вот уже целые сутки ты торчишь здесь, — спокойно заговорил он. — Ты мешаешь мне, и я заявляю, что это может закончиться очень плохо, потому что терпение мое не безгранично, даже по отношению к тебе. Ты думаешь, что следишь за мной, дурачок ты эдакий, а на самом деле это я слежу за тобой; я знаю все, что тебе известно обо мне. Вчера я пожалел тебя там, на «дороге коммунаров», но теперь сделай так, чтобы я тебя больше не видел! Клянусь честью, ты очень неосторожен! И мне интересно знать, понимаешь ли ты еще человеческую речь?