Свинцовый хеппи-энд - Сергей Григорьевич Рокотов

— Это он, — прохрипел Крутой, отводя взгляд. — Это все Яков…

— Врешь, собака. Все врешь… — процедил Сергей.

— Погоди, Сережа, выясним, все выясним… — решил вмешаться Раевский. Сейчас главное другое — спасти ее, а остальное потом. Ты поедешь с нами, Глуздырев. Твоей даме ни к чему слышать о том, что ты будешь вещать нам. А вам, дамочка, скажу вот что — избави вас бог кому-нибудь сказать, что здесь происходило. У вашего кавалера сейчас две жизненные перспективы — пожизненное заключение или легкая смерть. И мы подумаем, что ему предложить. Так что ваша любовь закончена раз и навсегда, будьте в этом уверены. Ищите себе другого хахаля и этого не бойтесь. С ним покончено.

— А за что? Не нужен мне другой! Я люблю его! — вдруг запальчиво закричала подруга Крутого.

— Любите воспоминания, — ледяным тоном произнес Раевский. — А он не должен топтать землю. Слишком много зла он принес людям и не имеет никакого права на жизнь. Оделся?! Тогда пошел вперед! Простись со своей подругой и не буравь ее глазами, она перед тобой ни в чем не виновата.

— Один вопрос к вам, если можно, — пробубнил Крутой. — Как вы на меня вышли?

— Вообще-то это тайна, но поскольку ты, как это у вас говорится, труп, скажу. Меньше отношений надо выяснять на улице со своими бабами, шататься меньше, следить меньше. Ты тут всех за дураков держишь. Повезло вам в Турции, крупно повезло, так ты полагаешь, что всегда так должно везти? Так не бывает, Крутой. Слухами земля полнится, а ты же не невидимка, вон ты какой здоровенный лоб, настоящая горилла. Все, времени нет! Пошел вперед!

Крутой как-то неопределенно махнул здоровенной ручищей всхлипывающей подруге и, хромая, поплелся к выходу. Двое взяли его под руки и помогли выйти.

Раевский попросил Сергея сесть в машину Марчука, а сам сел с Генрихом. Крутого посадили в эту же машину на заднее сиденье, надев на него наручники. Рядом сели двое телохранителей.

— Рассказывай все в мельчайших подробностях, — приказал Раевский, когда они сели в машину. — Погоди только минутку. Генрих, давай на наш аэродром. Я позвоню, чтобы готовили самолет. Летим в Севастополь. Погода только уж больно безрадостная, — добавил он.

Действительно, в этот декабрьский день повалил сильный снег, дул холодный ветер, и погода вполне могла оказаться и нелетной. Раевский перестал сомневаться в правильности своего звонка Бурлаку. Он позвонил на аэродром, где находился его личный самолет, и распорядился готовить его к полету.

— Ладно, Крутой, теперь ответь мне для начала вот на какой вопрос — кто убил людей в Стамбуле? Учти, скоро возьмут всех членов вашей банды, и не надо врать. Тогда и подумаем, что с вами сделать, кто из вас больше виноват. Так что говори, раз уж начал. И не юли, тебе из этой ситуации не выпутаться, тебе все равно крышка. Ничего я тебе обещать не могу, кроме разве что легкой смерти. Это для тебя тоже неплохо. А могу и грузинским товарищам отдать на растерзание. Знаешь, что с тобой сделают за Ираклия Джанава? Навряд ли ты даже себе представляешь. За несколько минут из крутого в жидкого переквалифицируешься.

— Это не я. Это Яков, — буркнул Крутой.

— А русского мужчину, который хотел вмешаться, тоже, значит, Яков?

— Тоже Яков…

— Ах вот оно что, ты, значит, ни при чем. Ты только наблюдал.

— Парня я убил, который за рулем был. Это вот я, врать не стану.

— Ты смотри, раскололся, — усмехнулся Раевский. — А теперь скажи мне вот что — как содержится девушка?

— Нормально… Никто ее не бьет, не насилует… Не для того брали.

— А как же вы ее транспортируете?

— Снотворное колем.

— И она все время спит?

— Просыпается иногда, кормим…

— И как она себя ведет?

— Сначала ругалась, пыталась драться, кусаться. Сил только у нее мало. И вот еще что. Я уж так говорю, раз вам нужно. Для ясности. Я так понял, что она знакома с этим самым Валерием Ивановичем. У них какой-то свой разговор. Давно они друг друга знают. Поговорил он с ней наедине, и после этого разговора она стала вести себя спокойно.

— Любопытно. Очень любопытно…

— Она его еще как-то назвала, один раз в машине, когда ее в дом этого Али везли. Только один раз, больше она его так не называла.

— Ну?! Вспомни.

— Никак не могу, гадом буду, не помню. Имя такое простое, но никак не вспомню. Он сказал, что она обозналась. Но я маракую, что не обозналась она, по морде его видел, что не обозналась. А имен я не запоминаю, память у меня на имена плохая.

— Ну хоть примерно? Иван Иванович? Петр Петрович? Пал Палыч?

— Нет, что-то другое. Длиннее… Митрофанович, что ли? Или нет, Поликарпович… Ну, не могу, вспомнил бы, не могу!

— Вспомнишь… Сейчас дело не в этом. Дело в Другом. Тебе бога или черта надо молить, чтобы с ней все было в порядке. От этого зависит, каким способом ты закончишь свою прекрасную жизнь, Глуздырев. И ты, и твои друзья. А пока есть время, расскажи вот о чем — как ты организовал убийство Султана Гараева? Еще, кстати, твой кровник. Ну, Крутой, грузины будут с чеченцами за твое драгоценное тело бороться, а я думать, кому из них тебя отдать. Ну и дел ты натворил на белом свете. Сколько тебе лет?

— Двадцать девять.

— И столько всего за тобой. Так как? Колись раз начал, облегчи душу.

— Позвонил из Турции Симе, попросил Султана у себя принять четырнадцатого октября. Он его хорошо знает, сам Султан говорил. Сима ему сказал, что в этот день от нас будут важные сведения. Он должен был прийти. И пришел.

— Дальше что?

— Позвонил из Турции Эвелине, бабе своей. Попросил отравить его.

Генрих, сидящий за рулем, едва заметно покачал головой, а Раевский хмыкнул.

— Вы распоряжаетесь чужими жизнями, как будто они принадлежат вам. А у Гараева, между прочим, четверо детей. Ну так что? Давай, выливай свои помои, что в себе держать?

— Позвонил Чалдону, попросил пристрелить их всех.

— Логично… А в Москву зачем приперся?

— А как же? Дело делать надо.

— А зачем же ты мне говорил, что Варя плоха? А теперь говоришь, что все в порядке.

— Да в порядке она, в порядке, — испуганно бубнил Крутой. — Пугал я вас просто. Не для того мы ее… Ради денег только… Отпустили бы, если бы вы заплатили…

— И сколько же вы хотели с меня содрать, если не секрет?.

— Мы спорили… Валерий Иванович предлагал сто