Командировка - Яроцкий Борис Михайлович

Сигнал опасности ему подтвердили. Из дополнительной информации он понял, что исчезать надо немедленно. Где-то что-то произошло чрезвычайное. И к этому чрезвычайному разведчик Коваль имел непосредственное отношение.

Он вернул телефонную трубку на аппарат, вышел из коттеджа, ничего не сказав Мэри. Она в своем любимом — в белую горошинку — халатике возилась на кухне, оттуда доносился запах жаренной на оливковом масле телятины. Ребят не было дома: Эдвард был у себя в управлении, приезжал поздно, часто задерживался в офицерском клубе. Артур улетел в Аргентину заключать контракт на поставку в приборостроительную фирму «Локхид» кобальтовой руды.

Разведчик принял решение в мучительном раздумье: никого из родных ни о чем не предупреждать. Дорога была каждая минута. Он зашел в гараж, достал из тайника пистолет и документы на имя англичанина Питера Фюллертона, надел спортивную куртку «адидас» и спортивное кепи с длинным козырьком. Своей машиной ехать не рискнул. На всякий случай у него были ключи от гаража жившего по близости майора Костелло. С тех пор как его коллега вышел в отставку по состоянию здоровья (он ослеп), его «кадиллаком» изредка пользовался полковник Смит.

Воспользовался он и теперь. Сквозь туманную ночь под холодным дождем он гнал машину к канадской границе. К великому счастью, его нигде не остановили. На канадской границе его встречали товарищи из кубинского посольства. Они же, кубинцы, наняли водителя, который вернул «кадиллак» хозяину.

Потом был длинный и сложный путь на Кубу, Мехико, Сант-Яго, Рио-де— Жанейро. Везде кубинские товарищи подстраховывали Питера Фюллертона. Они знали, что он советский разведчик, подло преданный своим руководителем из клана «неприкасаемых» — так на Кубе между собой называли членов политбюро советской компартии…

Все это вспомнилось по дороге в областной центр. По всей цепочке побега его нигде не подвело чувство осторожности.

Приближаясь к городу, Иван Григорьевич предложил:

— Не плохо бы, не доезжая поста ГАИ, свернуть с магистрали.

— Это — можно, — с готовностью отозвался водитель. — Проскочим через Комиссаровку. Но там будет железнодорожный переезд, а рядом — завод ЖБИ. Случается, маневровый подолгу там гоняет вагоны.

— Завод работает?

— Нет.

— Тогда маневровому делать нечего.

Переезд проскочили без задержки, и уже через каких-то десять минут «москвич» заруливал в больничный городок.

Притушенные огни четырехэтажных корпусов свидетельствовали, что до утра еще было время.

— Тот человек в больнице? — спросил Иван Григорьевич, имея виду Эдварда.

— В морге, — был ответ.

Сердце Ивана Григорьевича оборвалось: «Неужели они его?..» Но Дубогрыз опять успокоил:

— Мы его с ветерком, на «скорой». Для деловых свиданий, Иван Григорьевич, морг — самое подходящее место.

Капитан хитро улыбнулся. Но этой улыбки пассажир не заметил. Он весь был во власти близкой встречи с сыном.

Глава 28

Во мраке больничного городка чернело зево каменного морга. По ступеням, притрушенным сыпучим снегом, спустились вниз. Дубогрыз — впереди (он шел уверенно, чувствовалось, что здесь бывал не впервые), Иван Григорьевич осторожно ступал следом. Туфли на кожаной подошве скользили, а перил, чтоб придерживаться руками, не было.

— И как тут ходят?

Дубогрыз, не оборачиваясь:

— Тут не ходят. Тут заносят, потрошат и глянцуют.

— Глянцуют?

— Да, прихорашивают.

«Ничего себе местечко!» — удивился Иван Григорьевич, оценивая Мишину предусмотрительность: при захвате не церемонятся.

Вспомнилось, как четверть века назад обстоятельства заставили встретиться с коллегой, который только что вернулся из Парижа. Тот, будучи еще молодым и неопытным, участвовал в похищении профессора из института НАТО, ставившего опыты на пленных вьетнамцах. Профессора запихнули в зловонный коллектор, а там — хоть глаз коли — такая темень, к тому же под ногами попискивают крысы. Из темноты кричат: «Фер-фер!» Разведчик со своим пленником — ни с места. Французский учил по-книжному. Вроде кричали: «Делай-делай!» А что? Ждал, пока не подбежал товарищ из группы захвата. По-русски обложил матом, схватил профессора как шкодливого кота, поволок в канализационнный люк. Потом молодой разведчик узнал, что на парижском жаргоне «Фер-фер!» означает: «Тащи его сюда!»

«Буду надеяться, Эдварда не тащили». За тяжелой железной дверью включили карманный фонарик. Пройдя мимо каменных столов (на них лежали обнаженные трупы), Дубогрыз привел Ивана Григорьевича в кабинет, на дверях которого мелом было написано: «Медэксперт».

В кабинете с низкие покатым потолком горела настольная газовая лампа, ее голубоватый свет падал на кушетку, освещая человека в черной меховой куртке, в черной шерстяной шапочке, какие под касками носят омоновцы. Большие темные очки прикрывали его худощавое лицо. Человек сидел, упершись локтями в колени, спал или делал вид, что спал. Около него сидел Миша, увидев Сашу и за его плечом Ивана Григорьевича, облегченно воскликнул:

— Слава богу!

Человек на кушетке снял очки, глянул на вошедших. Он не сразу заметил Ивана Григорьевича, а когда заметил, стал меняться в лице, как меняется фотобумага, попадая на свет.

— Ты?! — произнес по-английски. — Ты как сюда?..

Их разделял широкий стол, за которым в дневное время работал медэксперт.

По интонации голоса Миша и Саша догадались, что пленник, заговоривший по-английски, хорошо знал Ивана Григорьевича, но никак не ожидал его здесь встретить. В следующее мгновение он заговорил жестко и, как показалось, неприязненно:

— Кто эти люди?

— Мои друзья, — ответил Иван Григорьевич тоже по-английски.

— Террористы?

— Ну что ты…

— Тогда почему они меня схватили? Надели наручники. — Он поднял правую руку. Она была пристегнута к руке Михаила.

— Миша, освободи его.

— Иван Григорьевич!..

— Ничего не случится.

Но Миша стоял на своем:

— Видели бы вы, он так сопротивлялся! Вчетвером еле в машину втиснули.

— Надеюсь, силу применять больше не потребуется.

— Дай-то бог…

Миша снял наручники, спрятал в карман офицерской куртки. Растирая освобожденное от металла запястье, сказал:

— Мы вас тут оставим. Но если что… Вот кнопочка звонка.

— И чаек организуем, — подмигнул Саша.

Ребята вышли. Иван Григорьевич взял стул, сел напротив.

— Ну, здравствуй. Не ожидал меня увидеть?

Эдвард кисло усмехнулся:

— Тем более, в морге и живого… Теперь я окончательно убедился, что Россия — страна непредсказуемых чудес. Нам ее не понять.

Иван Григорьевич переспросил:

— Кому это «нам»?

— Американцам. Тебе. Мне.

— Запомни, Эдвард, я никогда американцем не был. А ты американец — наполовину, а наполовину» — украинец.

— Я — гражданин Америки…

— Это ты скажешь на совете капелланов, — остановил его Иван Григорьевич. — Я хочу спросить, как случилось, что вы не уберегли маму?

Обвинение было несправедливое, и Эдвард опять неприязненно взглянул на отца. На несправедливое обвинение ответил жестко, как ударил:

— Это ты не уберег.

Иван Григорьевич понял свою оплошность, что так жестко спросил, а вину свою давно понял.

— Прости. Может быть…

Касаться самой больной темы — это Иван Григорьевич почувствовал сразу — Эдварду не хотелось, и он попытался от нее уйти, заговорил о том, о чем должен был знать отец:

— Я все еще не верю, что ты жив. Тебя заочно приговорили к смерти.

— Кто?

— Верховный суд Соединенных Штатов.

— Я — гражданин Советского Союза.

— Но Союза, отец, уже давно нет. Соединенные Штаты его уничтожили. Заметь, отец, в истории человечества это первая война из четырнадцати тысяч войн, когда великую державу уничтожают без единого выстрела.

— Но не одним триллионом долларов, — уточнил Иван Григорьевич.

— Согласен, — сказал Эдвард. — Купили целый народ, а он и не заметил.