Разоблачение Оливера Райана - Лиз Ньюджент

трагическую ситуацию как повод, заявив, что готова взять отпуск на год, чтобы помочь мне. Что не может просто взять и бросить убитую горем бездетную сироту. Майкл был удивлен ее внезапной привязанностью ко мне. Он пришел спросить, уверена ли я, что Лора может быть полезна.

Я не сказала ему правду о положении Лоры. Но помощь мне действительно была нужна. Мои руки всё еще были забинтованы, и хотя соседи были великодушны и добры, я оказалась предоставлена самой себе. Майкл настоял на том, что он и его друзья не возьмут платы за работу. Это было очень любезно с их стороны. Эти ребята по-настоящему sympathique. Они с Лорой были очень, очень хорошими людьми.

Из окна своей спальни я видела, как Оливер прощался с Лорой. Я боялась, что она будет выглядеть жалкой, но она взяла его за руку и что-то серьезно прошептала на ухо. Потом украдкой прижала эту руку себе к животу, но Оливер отдернул ее и ни разу за всё время не встретился с девушкой взглядом. Он стоял поодаль, нервно теребя запястья. Тогда я подумала, какой же это все-таки холодный, бесчувственный и безразличный сукин сын, и задалась вопросом, как же мой отец и сын смогли полюбить такого типа. Когда Оливер полез за остальными в грузовик, увозивший их в город, Лора начала плакать, и Майкл, не зная о ребенке, наверное, подумал, что эти слезы вызваны ее разрывом с возлюбленным. Брат порывисто обнял ее и дал носовой платок. Я видела, как Майкл в последний раз пытается переубедить ее, но Лора покачала головой. Они снова обнялись, он сел в грузовик и уехал. Лора помахала ему, когда машина подъехала к воротам, и, когда та скрылась из виду, посмотрела вдаль, а затем опустила взгляд и прошептала что-то неслышное своему животу. Даже несмотря на свое горе, я почувствовала сочувствие к девушке.

Потом мы познакомились с Лорой поближе. По-английски вокруг никто не говорил, и ее французский скоро улучшился. Когда остальные уехали, она была на третьем месяце беременности… Теперь, приняв решение, Лора казалась гораздо спокойнее. Она решила, когда в марте родится ребенок, отдать его на воспитание в монастырь Святого Сердца в Бордо и вернуться домой к обычной жизни. Она и сама воспитывалась у ирландских монахинь Святого Сердца и доверяла им. Я сильно сомневалась, что Лора понимает, какие чувства испытывает мать к своему новорожденному ребенку, но, как уже говорила, была слишком занята собственными попытками научиться дышать заново, чтобы думать еще и об этом.

Лора очень мне помогла, хотя потребовалось время, чтобы осознать это. Сначала меня раздражало, когда она начала молиться, зажигать свечи и креститься, проходя мимо руин восточного крыла. Будто какой-либо бог позволил бы ребенку и герою войны сгореть заживо! Но постепенно я начала видеть, что в этом ритуале есть некоторое утешение и он держит тьму на расстоянии. Вера Лоры убедила ее в том, что во всем есть цель и причина, и хотя они, возможно, никогда не откроются нам, всё делается для высшего блага человечества. Не могу сказать, что я разделяю эту теорию.

Лора попросила разрешения переехать в дом, так как к ноябрю рабочие в основном разъехались, а палатки не годились для зимы. Мое правило – дом только для семьи, не имело смысла теперь, когда семьи не стало. За зимние месяцы мы с Лорой постепенно стали подругами и наперсницами. Всё это время она ухаживала за мной, кормила и заботилась. Она была поражена, когда я рассказала ей об отце Жан-Люка, и шокирована тем, что мой папа поощрял это. Она считала меня вдовой и говорила, что в Ирландии быть матерью-одиночкой просто неприемлемо, считается постыдным. Во Франции тоже, сказала я ей, просто у меня был исключительный отец. Лора убеждала меня в том, что мне еще не поздно влюбиться, выйти замуж и завести других детей. Тогда мне было всего тридцать девять, в два раза больше, чем ей, но я не понимала, хочу ли я любви. Она не стоила риска ее потерять. Лора глубокомысленно кивнула, но не осмелилась сравнить свое расставание с Оливером с моей потерей, хотя я знала, что именно об этом она и думает. Всего через месяц она перестала говорить об Оливере. Он не отвечал на ее письма и телефонные звонки. Она смирилась с тем, что невозможно заставить кого-то любить тебя, и, осознав это, просто продолжала жить своей жизнью и лелеять то, что внутри.

Мне кажется, ближе к концу беременности Лора начала подумывать о том, чтобы забрать ребенка домой, рискуя вызвать порицание своей семьи. Она считала меня примером того, как можно в подобной ситуации вести совершенно нормальную жизнь. Лора надеялась, что сначала родители придут в ужас, но в конечном счете не прогонят ее. Их семья достаточно богата, чтобы содержать ее, и даже если бы они отказались, у нее была тетя где-то в удаленной части Ирландии, где она смогла бы жить «вдовой». Я поощряла это, считая, что мать и ребенок не должны разлучаться, и советовала ей написать домой и рассказать правду. Она решила подождать рождения ребенка, прежде чем принять окончательное решение.

Я очень огорчилась, узнав, что Лора лгала мне и Оливеру. Понять, почему она обманывала Оливера, я, конечно, могу, но не было никаких причин говорить неправду мне. Даже после того, как доказательства стали неоспоримыми, она продолжала лгать, и я думаю, что именно ложь в конечном счете помутила ее рассудок. Отказ уезжающего Оливера поднять на нее глаза и даже то, что он сторонился ее, начали обретать смысл, когда выяснилась правда о зачатии ребенка.

Лора родила на второй неделе марта, немного раньше срока, но благополучно. К тому времени Анна-Мари уже вернулась. Мы не вызывали врача. В этом не было необходимости. Анна-Мари, помимо того что работала прислугой в нашей семье, была еще и превосходной повитухой. У нее не имелось никакого диплома, но она помогала при рождении меня, Жан-Люка и половины деревни. Она всегда была той, кому сразу звонили, стоило водам отойти. После быстрого осмотра в спальне Анна-Мари правильно предсказала, что роды продлятся не более четырех часов и что, учитывая здоровье и возраст Лоры, это будет нетрудно.

Я расхаживала по двору, пока Анна-Мари с Лорой трудились, а потом услышала крики. Сначала удивленное восклицание повитухи, а затем, через мгновение, плач ребенка. Я вошла в комнату, когда Анна-Мари передавала сверток раскрасневшейся Лоре, и, увидев его, с трудом подавила собственный вскрик. Анна-Мари вышла