Пустые комнаты - Алекс Палвин

отвернулся к дороге. Я сидел на переднем пассажирском, Майк вытянулся на заднем сиденье – лицом вниз, левая рука свесилась.

– Я помогу тебе понять кое-что еще о себе.

– Что, – монотонно произнес я.

Адреналин схлынул, оставив после себя опустошенность. В салоне работала печка, и я начал клевать носом; готов был заснуть с Холтом за рулем и трупом на заднем сиденье. Должно быть, так чувствует себя косуля, прекратившая бороться в пасти волка. В ее глазах безысходность, но не ужас. Жестоко, но все по законам природы.

Говард остановил пикап и поставил его на ручник.

– Выходи из машины. И не вздумай выкинуть какой-нибудь фокус, если не хочешь, чтобы я потащил тебя с простреленной ногой.

На кресле осталась кровь. Холод тут же забрался под одежду, нога разболелась с новой силой. Я старался не смотреть на старика.

Прихватив ружье, Говард вышел следом.

* * *

Увидев озеро, я испытал новый приступ ужаса, хотя полагал, что моя восприимчивость к ужасу притупилась шоком. Из расщелины торчал голый куст. Я отыскал взглядом точку, где спускался к озеру со стороны Ведьминого дома, затем – восточный берег (каменистый откос и стена елей), оказавшийся ощутимо ближе, хотя я по-прежнему не мог разглядеть, что скрывал ельник.

– Раздевайся, – велел Говард.

Я повернулся к нему, уверенный, что не замечу быстрого движения клинка, рассекающего мой живот, как порез на животе Кромака. Вместо этого вновь уставился в стволы ружья.

– Раздевайся, – повторил он.

Трясущимися руками я снял свитер.

– Джинсы.

– Говард…

– Не люблю повторять.

Это я знал.

Разувшись и отлепив штанину от ноги, я бросил джинсы в снег. После чего стянул футболку, заведя руки за голову и потянув за верхний край.

– Трусы.

– Я… я не захватил плавки…

Холт повел ружьем. Я снял трусы. Снег вокруг правой ступни потемнел; нога напоминала карамельную трость – белую с красными полосами, пахнущую металлической сыростью.

– Теперь – на лед.

Я спустился по камням, несколько раз едва не упав, и ступил на лед.

Каждый мой шаг сопровождали щелчки. Что-то отзывалось во мне на эти щелчки – так паук вздрагивает и замирает, когда паутина начинает дрожать… Когда земля уходит из-под ног. Или что-то уходит в землю.

Звуки далеко разносились в неподвижном воздухе над озером.

Сделав восемь шагов, я остановился.

За мной тянулась цепочка следов, состоящих из неполного отпечатка одной ступни.

– Дальше.

Я продолжил идти.

Снова и снова, словно кто-то стрелял из пистолета с глушителем, лед трескался под моими ста восьмьюдесятью пятью фунтами (хотя сейчас я наверняка весил меньше).

С деревьев, будто пепел, выдутый из костра, сорвались вороны, когда лед подо мной проломился и я с головой ушел под воду – в сосредоточие ледяного огня.

Тело стало невесомым. В ушах нарастало давление, пульс колотил в барабанные перепонки.

Чем глубже я погружался, тем крепче сжимала вода.

Когда мне было четыре, я упал в реку Элк и без единого звука пошел на дно. Клянусь, я не вспоминал об этом с тех самых пор. Руки отца, тянущие меня к поверхности, к новой боли. И слова, пришедшие из дальнего уголка памяти: «Все мы сделаны из одного теста, Дэнни».

Хватая ртом воздух, я цеплялся за лед. Почему-то адски болели пальцы на ногах, а холодный воздух обжигал кожу сильнее воды. Все мы сделаны из одного теста. Вот только хорошие послушные парни умирают первыми, а бунтари доживают до финала и им достаются все женщины.

Когда я выбрался на лед, меня начало выворачивать озерной водой. Я кашлял, пока не содрал горло. После чего пополз к берегу. Сосуды сузились, рана на ноге больше не кровила. Я полз и думал о долбаных моржах. Морж помогает себе передвигаться по мерзлому грунту и льду – нет, не своим моржовым прибором, а клыками, в том числе благодаря мощной шее и ластам. Думал о своем хозяйстве, о том, что, вероятно, больше не смогу полюбить Вивиан так, как мужчина способен любить женщину, потому что у меня там все к чертям смерзлось.

На берегу я свалился лицом в снег.

– Если не будешь двигаться, то умрешь, – сказал Говард.

Я принялся натягивать футболку и свитер. Пальцы ломило от боли. Поднявшись на ноги, нацепил трусы и джинсы, но зашнуровать ботинки не успел – прерывисто втянул бритвенно-острый воздух носом и потерял сознание.

Кто-то бил меня по щекам. Разлепив замерзшие ресницы, я открыл глаза и повернул голову. Говард опустился на корточки рядом со мной.

– Ну что, ты готов умереть?

Я поднялся на ноги и захромал к машине.

Полагаю, это и был ответ.

44

Забравшись в спальник, я собрался задохнуться в нем, как в брюхе змеи. Майк Хенли умер по моей вине. Хотелось бы убедить себя, что он просто проезжал мимо и я не имею к произошедшему ни малейшего отношения. Что угодно, лишь бы его смерть хоть в незначительной степени была не на моей совести. Но разве существует единица измерения, позволяющая определить, насколько ваша совесть обременена?

Мне не забыть его лица – я смотрел на него в момент, когда все произошло. Как смотрел в лицо Холта, Питера Бакли, Кромака.

* * *

– Голоден?

– Убирайся.

– Дэн, нам надо поговорить.

– Мне не о чем с тобой разговаривать, сучара.

– Это касается твоего отбытия.

Я сел в спальнике.

– Ты отпускаешь меня?

Холт устремил взгляд, потухший и беспредметный, куда-то в глубину коридора, где мимо дверей шуршала подошвами своих многочисленных ног тьма с головой лося. Впервые я видел его уставшим.

– Идем к озеру. Ветер стих, в лесу прекрасно.

Правая штанина по-прежнему была сырой от крови.

– Позволь взглянуть на твою ногу.

– Нет, – отрезал я.

* * *

Мы спускались к озеру. В просветах туч сверкали звезды. Уже достаточно стемнело, и я не видел его лица, только высокий силуэт, напоминающий длинное лезвие.

– Я уезжаю, – сказал Говард, – первого февраля.

– Куда?

Я почувствовал его взгляд, будто нож, приставленный к горлу, готовый полоснуть.

– Ты можешь уехать со мной. Начать все заново.

Темнота закачалась. Однако Холт говорил не о картине.

– У меня не получится.

– Думаю, получится, если ты захочешь.

– Оставить все… Вивиан…

– Тебе решать. Я буду ждать тебя в особняке первого февраля, до полудня.

Над головой что-то пронзительно закричало. Я включил фонарь и направил луч света на ветви бальзамического тополя. В двадцати футах над землей сидел мохноногий сыч – небольшой, с крупной головой, коротким коричневым хвостом и огромными желтыми глазами. Посмотрев на меня, сыч утратил ко мне интерес.