Секрет золотой карусели - Наталья Николаевна Александрова

он полностью переменился, бросил пить, устроился потом на работу. Только мы с ним никак не могли ужиться, так что я переехала к своему очередному парню… как же его звали… неужели забыла?

– Кать, ты про меня забыла, что ли? Очнись!

Оказывается, мы с Мишкой стоим на переходе уже минут десять, а я застыла в ступоре.

– Извини, – я потрясла головой, – просто вспомнила, как отец болел.

– Это ты меня извини, – Бобрик приобнял меня за плечи, – извини, что я рану стал бередить…

Так мы и пошли через улицу, обнявшись, и можете мне не поверить, но Маруся послушно трусила рядом и не пыталась на Мишку рычать и кусаться.

– Слушай, Катерина, – втолковывал он, – я, конечно, понимаю, что у тебя сейчас настроение не то, но преодолей себя и все же поищи свои картины, потому что, если мы завтра их не принесем Милане, она потом их не примет. Выставка почти готова, картины все у нее, так что потом, когда их окончательно разместят, перевешивать ничего не будут. Поняла мою мысль?

– Поняла, – вздохнула я, – поняла, что с тобой спорить – себе выйдет дороже…

– То-то же, лучше сразу согласиться!

Когда мы подошли к моему подъезду, Мишка все же сумел вырвать у меня обещание, что я сегодня же найду свои старые картины и вечером ему позвоню.

А если нет, то он утром сам позвонит и придет, чтобы помочь мне картины донести до Миланиной галереи. А с ней он договорится.

Квартира встретила нас с Марусей пустотой и тишиной. Васильич на мой вопрос по телефону сказал, что на сегодня он закончил и придет завтра утром и чтобы я не пускала собаку в большую комнату, потому как там все розетки сняты, а любопытная псина обязательно сунет мокрый нос куда не нужно.

Замка на двери в комнату не было, так что я заклинила ручку стулом, да еще на всякий случай связала ее с ручкой ванной.

В ванной комнате было нечего делать, потому что там не было ни ванны, ни раковины, подсыхал только цемент на полу.

Маруся удалилась на кухню, чтобы перекусить, а я со вздохом посмотрела на антресоли.

Ну да, я прекрасно знаю Бобрика, не зря пять лет мы просидели с ним рядом на этюдах и на занятиях в художественном классе. Если он что-то втемяшит себе в голову, его от этой мысли никакими силами не уведешь. Вот и сейчас – если он решил уговорить меня участвовать в выставке, проще согласиться…

Значит, хочешь не хочешь, мне придется искать свои старые работы…

Честно говоря, мне и самой было интересно на них взглянуть, вспомнить свое давнее увлечение.

Я вообще-то помнила, куда спрятала все связанное с тем периодом своей жизни. На антресоли в этой самой квартире. Как раз когда забирала кое-какие вещи уже после свадьбы с Вадимом. Тогда я была уверена, что не вернусь сюда больше никогда. Что ж, пятнадцать лет – срок приличный, и все это время мои вещи лежали на антресолях.

Бобрик прав – отец никогда бы их не выбросил.

Я притащила из кухни старую крепкую табуретку, удивительно некрасивую, но удивительно прочную.

Черт ее знает, каким чудом она уцелела – видимо, как раз для таких целей, если нужно ввернуть лампочку или залезть куда-нибудь на верхотуру, современные стулья не годятся, да и жалко их. Васильич табуретку очень хвалил, теперь, говорил, такую и взять негде, не делают их больше…

Короче, я поставила ее в коридоре, вскарабкалась на нее и открыла антресоли.

Оттуда сразу пахнуло прошлым – слежавшейся пылью, старыми газетами и пиненом.

Если кто не знает, пинен – это самый ходовой растворитель, которым пользуются все живописцы. Делают его, если я не ошибаюсь, на основе скипидара, и запах у него – мама не горюй. Все, кто причастен к живописи, пропахли им надолго, если не навсегда.

Кстати, это было одной из причин, по которой я бросила живопись, когда вышла замуж.

Говорят, запахи сильнее всего пробуждают воспоминания, и вот сейчас мне столько всего вспомнилось…

Маруся тоже почувствовала запах пинена и прибежала в коридор, уселась рядом с табуреткой и задрала морду – что это там задумала хозяйка и чем это пахнет?

– Сиди спокойно! – прикрикнула я на нее, принюхалась и устремилась прямо на неизгладимый запах растворителя.

И очень быстро нашла среди всякого барахла старый большущий кожаный чемодан.

Чемодану этому не меньше ста лет, он каким-то образом сохранился в нашем доме, и когда мне пришло в голову избавиться от всего, связанного с живописью, я поступила очень просто – сложила все в него и отправила на антресоли.

И вот сейчас я потащила его на себя.

Чемодан был тяжеленный, и табуретка подо мной угрожающе зашаталась.

Маруся заволновалась, забегала вокруг меня, тихонько поскуливая.

– Сиди… сиди смирно! – пропыхтела я, выволакивая чемодан на свет божий.

Каким-то чудом табуретка устояла, и я грохнула чемодан на пол, едва не прищемив Марусе хвост.

Она обиженно тявкнула и отскочила.

Я слезла с табуретки, перевела дыхание и открыла чемодан.

Здесь было два этюдника, перемазанный давно засохшей краской мольберт (наверное, его сейчас можно выставлять как объект авангардного искусства), бутылка того самого пинена, несколько десятков тюбиков с красками, использованных и новых. Я перебирала эти тюбики и вспоминала… берлинская лазурь, жженая кость, умбра, сурик… этюды, работа на природе, натюрморты…

Внизу, под всем этим богатством, лежала большая картонная папка с завязками.

Вот оно, то самое, что я искала, – большая папка с моими уцелевшими работами!

Я вытащила папку из чемодана, положила на пол, развязала завязки, открыла…

Маруся, конечно, тут же сунула в папку свой влажный нос.

– Маруся, – строго проговорила я, – давай договоримся. Смотреть можно, но трогать – ни-ни! Ни лапой, ни носом! Это как-никак произведения искусства!

Моя псина фыркнула, но убрала нос подальше.

А я стала перебирать работы.

Сверху лежали несколько робких ученических этюдов – глиняный горшок, ваза с яблоками.

Я сохранила их из сентиментальных побуждений – чтобы помнить, с чего все начиналось.

Дальше… дальше были тоже этюды, но более сложные.

Вот кони на Аничковом мосту, вот Казанский собор…

А вот более скромные объекты – старая картонажная фабрика, подъемные краны в порту, баржи на Малой Невке, рыболовы возле Тучкова моста…

Это когда я поняла и почувствовала красоту скромных, непритязательных вещей и людей.

Осторожно переложив десятка два старых работ, я увидела кое-что знакомое.

Дом с башенкой, как я называла его в детстве.

Этот дом стоял когда-то в конце нашей улицы. Мишка