Из Ниццы с любовью - Елена Валентиновна Топильская

— бывший следователь из какого-то района, какого именно, он не помнит, но парень прикольный.

— Да уж, — поежилась я. — Встретиться в международном аэропорту и не найти другой темы для беседы, чем разложившийся труп… Можно подумать, он много лет носил в себе эти яркие впечатления и летал за мной по всему свету, дожидаясь шанса их выплеснуть. Мы уж сколько лет по городу-то не дежурим? Года три? Или четыре? А он все поминает, как я труп ворочала…

Лешка хихикнул, и больше мы этот инцидент не обсуждали, только мой муж заметил:

— Да, Маша, человек тебя один раз в жизни повстречал — и до сих пор заикается. Что же мне-то, бедному?..

Я не взяла на себя труд отвечать на этот мелкий укус. Тем более что время поджимало. У нужного нам выхода на посадку скопилась приличная очередь, покорно снимающая с себя пиджаки, вытаскивающая из карманов телефоны, ключи и мелочь и переминающаяся босыми ногами у арок металлоконтроля. На мне не было ни пояса с металлической пряжкой, как на наших мужчинах, ни громко звенящих украшений, как на Регине и Ленке, поэтому, пока они рассупонивались, я глазела по сторонам и наткнулась на листок бумаги, прилепленный к стеклянной перегородке. Это было распечатанное на принтере объявление, крупными буквами, на английском языке, под цветной любительской фотографией рано созревшей девочки-подростка: треугольное личико, детский выпуклый лоб и сильно подведенные глаза. «Шарлин Фицпатрик, Великобритания. 15 лет, пропала первого января 2008 года в Антибе… Знающих что-нибудь о ней просят связаться…»

Я инстинктивно закрыла собой объявление от Лены Горчаковой. Ей лучше не видеть фотографию и не думать о пропавшей девочке, с учетом двух своих девочек, оставшихся дома без ее пригляду. Я-то хоть держалась, целых полдня не поддаваясь искушению услышать в трубке родной голос Хрюндика (вот доедем, тогда и наберу его), а Ленка уже раз пять позвонила каждой из дочек с вопросами, что они делают, где находятся, тепло ли оделись и что ели в течение дня. Девчонки раздраженно визжали в ответ, и было ясно, что они ждут не дождутся, когда мамочка выедет из зоны действия сети.

Мой маневр удался, ни Лена, ни Горчаков объявления не заметили, зато сама я, терпеливо стоя с раскинутыми руками, пока плотная темнокожая секьюрити бесстрастно ощупывала меня с ног до головы щекотными ладошками, и потом, уже устроившись в тесном самолетном кресле, никак не могла отделаться от мыслей про девочку по имени Шарлин, приехавшую на Лазурный берег с родителями, или со школьными товарищами, чтобы провести каникулы, посещая музеи или бродя по полосе прибоя… И не вернувшуюся с этой полосы. Почему-то мне казалось, что она пропала ночью, уйдя из отеля, чтобы посмотреть, как звезды отражаются в зеркальной морской глади. Я уже напридумывала, что девочка ушла не одна, наврав родителям, будто собирается прогуляться с подружками, а на самом деле ее, нетерпеливо пританцовывая, ждал за углом отеля недавний приятель — худой высокий парнишка чуть постарше ее самой, с едва пробившимися усиками и горящими черными глазами, неотразимый местный французик с холмов Ниццы, прирожденный искатель приключений… Что произошло дальше, моя отпускная фантазия отказывалась представить. Все-таки я еду отдыхать, а не расследовать, как тутошняя шпана хулигански убила юную англичанку, или выяснять, где ее прячут французские вымогатели, избитую и сломленную, чтобы срубить легкие преступные деньги выкупа. Да и слишком много времени уже прошло — больше двух месяцев, чтобы надеяться на то, что девочка жива.

А в остальном долетели без всяких приключений. Возле маленького, уютного аэропорта Ниццы нас ожидало большое такси-микроавтобус, за рулем которого сидел плотный усатый француз средних лет — доверенное лицо владельца арендованной нами виллы. Мы загрузили наш багаж (две скромные сумки на две семьи — Горчаковых и нашу с доктором Стеценко, и три увесистых чемодана Регины — «Вы что думаете, я два дня подряд в одном и том же не хожу») и полетели вдоль совершенно киношного побережья к холмам, опоясывающим Лазурный берег. Здравствуй, Ницца!

Солнце светило тут уже совсем по-летнему, и я сразу поняла, что промахнулась с подбором гардероба. Я, конечно, не Регина, но к поездке готовилась в меру своих возможностей. Просто, когда собираешься в дорогу под завывания северного ветра, а в окно шлепается мокрый снег, трудно представить, что где-то настолько тепло, что надо бы вытащить из чемодана свитер и сунуть туда босоножки. Но даже это не омрачило встречу с югом Франции. Подставив лоб ветру, я мчалась навстречу тому миру, про который в детстве смотрела кино с Бельмондо и читала русских классиков. Сразу видно, что здесь что-то такое есть — в воздухе ли, в нежно-бирюзовой морской воде, или в палевых скалах над побережьем, что пробуждает в человеке мощные творческие силы. Между прочим, сюда даже Чехов приезжал писать «Трех сестер». Боже, вот отель «Негреско», у входа в который дежурит огромная скульптура веселого негра в канотье и клоунских ботинках, с трубой в руке! Говорят, что в «Негреско» останавливаются только звезды, и даже тугого бумажника недостаточно, чтобы получить тут номер, нужно быть мировой знаменитостью. Мимо этого разноцветного негра с вывернутыми в улыбке толстыми губами сюда входили Коко Шанель, Хэмингуэй, Марлен Дитрих, отчего и негр, и круглые стеклянные башенки отеля, и сама Променад дез Англе, кажется, пропитались музыкой этих сказочных имен. Впрочем, Регина, заметив мой молитвенный восторг, с удовольствием его осадила, объявив, что сто лет назад сюда, может, и пускали только звезд, а теперь никакой знаменитостью быть не нужно, наоборот, отель ломится от русских лебедушек, стаями слетающихся в Ниццу клеить кошельки на ножках.

Ну и ладно. А по широкой белоснежной набережной зато прогуливаются безмятежные отдыхающие в изысканных спортивных костюмах, с лохматыми собачками на цепочках, и под щемящие звуки гармоники крутится ретро-карусель в саду… А наш водитель, шевеля внушительными усами, на ломаном английском, интересуется, откуда мы.

И Горчаков, примерно на таком же голубином наречии, отвечает ему про Санкт-Петербург.

— О, Питерсберг!

Они с Лешкой зацепились своими ломаными языками, обсуждая политические проблемы России и Франции, и, что интересно, не только сами понимали друг друга, но и нам, слушавшим краем уха эту невероятную абракадабру, все было ясно. Это при том, что Горчаков сыпал выражениями типа: «Сори вери мач!» и «Ноу, братишка, аллес!», а француз изъяснялся рубленым слогом с немецким акцентом (выяснилось, что он — фанат Ле Пена и великодержавный шовинист): «Кус-кус, гоу хоум! Арабиан, гоу хоум!», что означало — негры и арабы, вон из Франции, Франция — для